Зависть богов, или Последнее танго в Москве

О боже, у него серьезные намерения. Самые что ни на есть. До чего же это некстати! И как от него пахнет коньяком! Она и так устала, будто ее танком переехали. Что, еще и этот сейчас навалится, пьяный, потный, взлохмаченный, возбужденно-суетливый?

— Пусти! — Соня попыталась вырваться.

— Я был у Игоря… «Последнее танго» смотрел… Соня! Я его посмотрел три раза!

— Извращенец.

Соня выключила ночник, пытаясь оттолкнуть от себя мужа. Какой он тяжелый! Когда он пьян, он тяжелый-тяжелый. Как тяжело это все! Как тяжек этот супружеский оброк, это ярмо, эта безрадостная лямка, «Бурлаки на Волге», так было не всегда, когда-то все было иначе.

— Сережа, я прошу тебя, я устала! Сережа, Сашка услышит… Он не… он не… не спит.

Нет, муж снова включил ночник, ему нужен был свет, какой-то он сегодня другой, чужой, отталкивающе возбужденный. Ага, это он насмотрелся своего подлого «Танго», ему теперь нужна вот эта подзарядка, тройная доза, мощная инъекция чужого плотского безумия. Какая все это мерзость!

Но легче перетерпеть.

Соня и терпела. Она только снова, на ощупь, не сразу дотянулась до выключателя, зацепившись рукой за шнур, едва не повалив лампу. Только бы не горел свет! Только бы не видеть его лица, его блестящего от пота лба с высокими залысинами, его шеи, острого кадыка, почему-то этот кадык был Соне более всего ненавистен. И она выдала себя, не сдержалась, зло шепнув ему, добравшемуся до своей вершины:

— Тише!!! Тише, Сашка услышит.

Сережа уснул, а Соня долго стояла под душем, тупо глядя на свежевыбеленный потолок Завтра отключат горячую воду. Так некстати!

Потуже затянула халат, вышла из ванной. Проверила, спит ли Сашка. Спит. И Сережа спит. Он так и не вспомнил про то, что ей сорок три. Он не помог ей сегодня ни в чем. Он смотрел свое «Танго».

Он давно уже не спрашивает, что у нее на работе. Ну и Соня молчит.

Она вошла на кухню и, не включая света, села возле открытого окна.

Душно, даже ночью. Старые сретенские тополя темнеют в глубине двора. Пусто, тихо… Скоро осень. Кончится жара, истлеет, выдохнется это пекло, будет осень.

Далось ему это «Танго»! Старый, грузный, жалкий Брандо. Эта порочная Мария Шнайдер, почти бесплотная, с лицом развращенного ребенка, с глазами наркоманки… Кого она так напоминает?

И Соня вспомнила. Юную проститутку из Столешникова. Барахолка в дамском туалете, индийская юбка… Соня совсем забыла про юбку! Где она? Да как в сумку ее бросила, так о ней и забыла. Значит, там и лежит.

Соня кинулась в коридор, открыла сумочку, извлекла со дна ее пестрый мятый комок и вернулась на кухню, сжимая комок в руке. С ума она сошла, что ли? Все обиды двух последних дней словно материализовались в этой юбке, в плойчатом марлевом сгустке с витым шелковым шнурком, вправленным в пояс, с пластмассовыми розовыми камушками на концах, постукивающими в тишине.

Нет, эту юбку она носить не будет. Отдать ее кому-нибудь?

Нет, нужно ее выбросить, выбросить тотчас!

Соня затолкала марлевый ком в пустую коробку из-под торта и сунула коробку в мусорное ведро — решительно, быстро, ни секунды об этом не жалея.

15 августа 1983 года

— Сережа, приехали? Уже приехали?! О боже! Сережа, я опоздаю минут на сорок! Я никак не могу, я сдаю дела, Сережа! — кричала Соня в трубку, глядя на своего преемника.

Преемник расхаживал по крохотному Сониному кабинетику, остановился у портрета Эрдмана, неприязненно всмотрелся. Руку на отсечение — первый раз его видел.

— …Да, представь себе, — продолжала Соня, — увольняюсь! Не забивай себе этим голову, это к лучшему, потом поговорим. Все, иди принимай гостей. Я такси возьму. — Она положила трубку.

Французы уже приехали! Они уже вошли в Москву, французы об руку с гэбистами. Уже вошли, Москва горит, пожар Москвы двенадцатого года… Горит, знамо дело: тридцать градусов в тени.

Ну ничего, ничего, стол накрыт, Соня со свекровью с раннего утра занималась сервировкой. Носились между комнатой и кухней как угорелые. Большая Эмма принесла потрясающие зажимы для салфеток. Сережа разбил салатницу из маминого, еще довоенного сервиза, кузнецовский фарфор, мама на него молилась…

«Урод! — орала свекровь, она с сыном сроду не церемонилась, Сережа ее до сих пор побаивался, за глаза звал Кабанихой. — Урод, опять грохнул посуду, ей цены нет! Юля не переживет, давай клей обратно чем хочешь…»

— Это кто? — спросил Сонин преемник, ткнув пальцем в Эрдмана.

— Эрдман, — пояснила Соня, стараясь не выказать недоумения. Хорош завлит, Эрдмана не знает! — Эрдман. Николай Робертыч. Замечательный драматург. «Мандат», «Самоубийца».

— Нам здесь «Самоубийц» не надобно, — заявил преемник, скрипя своими диковинными штанами из натуральной кожи, Соня такие впервые видела. — У меня здесь будет оптимизм и всеобщее ликование.

Преемник хлопнулся в кресло и закинул ногу на ногу, демонстрируя свои эксклюзивные портки. Кожа скрипела, собираясь в тонкие складки.

— У меня здесь будет…