Зависть богов, или Последнее танго в Москве

Почему она сидит на кухне, в чужой квартире, в доме ее бывшего мужа Сережи? Почему на ней этот стеганый длинный халат поверх платья?

Это Вадим привез ее на Сретенку, в дом ее бывшего мужа Сережи. Соню бил озноб. Она смогла выговорить только два слова. Она сказала: «Мне холодно». Сережа, не разобравшись, принял Вадима за человека, к которому ушла Соня. Он неумело, но яростно схватил предполагаемого соперника за грудки и встряхнул, но Вадим скрутил его в два счета, прижал к стене, процедил: «Сдурел? Не по адресу!» Дождавшись, когда тот остынет, сказал: «Одень ее потеплее, халат дай какой-нибудь… И спать уложи. И ни о чем не спрашивай. Не трогай ее, понял?»

Чай со слоном. Две пачки осталось от щедрого продуктового заказа. Август, пекло. Жаркий полдень. К нам приедут французы! Нужно накрыть стол. Ветеран из «Нормандии — Неман». С ним еще кто-то, из «Юманите»…

Еще кто-то.

Соня просидела на кухне у стола весь день. Уже вечер, поздний сентябрьский вечер. За окном шуршит дождь. Жизнь кончилась. Нужно учиться жить заново. Нужно саму себя взять за руку и тихо, внятно, ласково самой себе говорить: «Смотри, это чай. Его заваривают и пьют. Это стол. За ним сидят. Это окно. Не подходи — опасно. Нельзя подходить к окну, когда оно открыто. Земля далеко. Можно упасть и разбиться».

Нужно учиться жить заново. Соня забыла названия предметов. После сильной контузии люди иногда теряют память, но потом память возвращается. И память, и желание жить. И тогда люди учатся жить заново.

А Соня не хочет. Зачем ей чай со слоном? Ей не нужен чай, ей нужен Андрюша. Зачем ей эта чашка из маминого старого, еще довоенного сервиза? Ей не нужна эта чашка. Ей нужна зелено-золотая, Андрюшина, и чтобы Андрюша стоял рядом, у открытого окна, возле узкого кухонного подоконника, там, в Беляеве. Соне нужно, чтобы они стояли у окна рядом, держали в руках дулевские чашки, пили из них горячий настой лесного шиповника, смотрели на березы и «дубья», освещенные закатным солнцем, на алое небо, на свой заповедный лес.

Сережа вошел на кухню, осторожно отнял у Сони заварочный чайник, доверху наполненный сухой заваркой, — на скатерть сыплются узкие, черные, перекрученные чаинки…

— Соня, очнись! У нас мать в гостях! Встряхнись, возьми себя в руки. Мать ни о чем не знает и не должна знать.

— Мама! — весело крикнул из комнаты Сашка. — Мама, папа, идите сюда! Тут мужика показывают, который сбил!

Надо встать и идти. Сын зовет ее.

«Соня, запомни: женщина — это жена и мать. Прежде всего. Превыше всего». — «Да, мама. Нет, мама. Женщина — это любовь. Прежде всего. Превыше».

В комнате, за отцовским столом под маминой кружевной скатертью, сидела заплаканная свекровь. Почему она плачет? Соня же не плачет. Плачут живые люди. Те, которые заваривают чай, ужинают, засыпают, просыпаются, идут на службу. Вот они плачут иногда. Чтобы выплакать горе, вытереть слезы, почувствовать облегчение, освобожденно вдохнуть полной грудью. И жить дальше.

А ей зачем жить дальше?

— Сережа, я не могу! — всхлипнула свекровь. — Ты посмотри на него! Сонечка, посмотри! Он, наверное, две ночи не спал. Какие глаза у него больные…

На экране телевизора молодой светловолосый мужик с широкоскулым, простоватым лицом отвечал на вопросы интервьюера. Кто это такой? А, это тот, который сбил «боинг».

Соня пристально посмотрела на него. Он сбил «боинг». И ее, Соню. Вот этот. А мог бы другой. Он только исполнитель. Он выполнил чей-то приказ.

У него ввалившиеся, измученные глаза. Движения заторможены, голос глух и бесцветен. Он говорит очень медленно, с трудом подбирая слова. Его светлые вьющиеся волосы растрепаны. Надо было причесать его, прежде чем усадить перед телекамерой. Или попросить причесаться. Может, попросили. А он не расслышал. Он и сейчас, похоже, не сразу понимает смысл задаваемых ему вопросов. Подолгу молчит, пытаясь сосредоточиться.

Ему тоже больно. Он сбил этот «боинг» и себя вместе с ним. Ему больно. Может, он знает, как избавиться от этой боли? Спросить бы у него. Нет, он не поможет. Никто не поможет.

— Бедный мальчик, — вздохнула свекровь, утирая слезы.

— Это он-то бедный?! — заорал Сергей так, что Сашка вздрогнул и поперхнулся чаем. — Мама! О чем ты говоришь? Ты знаешь, скольких людей он на тот свет отправил одним нажатием кнопки?!

— Он не виноват, — возразила свекровь. — Ему приказали, он и нажал. Он солдат, он выполнил приказ. А вот как он теперь жить будет… С такой-то ношей… Соня, чего ты стоишь? Садись за стол.

За стол? Соня недоуменно посмотрела на Полину Ивановну, вытирающую слезы полной рукой, покрытой ровным дачным загаром.

Плачет. Хорошо ей — она живая.

— Я сейчас, — пробормотала Соня. — Там чай… заварка…

Она вышла из комнаты. В коридоре темно. В спальне открыто окно, и слышно, как шумит ночной дождь. За окнами Сретенка. Может быть, Сретенка ей поможет? Простит Соню, предавшую ее?