Зависть богов, или Последнее танго в Москве

Она ничего больше не видела, замерев в неудобной позе, зажмурившись, сжавшись, оцепенев. Оставалось только дождаться избавления от боли. Будет самая страшная боль, и — сразу же — избавление, и ради этого спасения от многочасовой пытки можно выдержать последний удар. Ждать недолго, вот и грохот приближающегося состава, мерный перестук колес.

Мама! А когда голова болит, ее — тоже?!

Да, сыночек. Прости.

Грохот рос, заполняя собой все пространство между землей и небом… Как будто папины танки идут на учениях… Броня крепка…

Чьи-то руки вцепились в Сонины локти и плечи, рванули вверх, подняли Соню с земли. Она стояла на ватных ногах, качаясь из стороны в сторону. Удар — это Соню наотмашь ударили по щеке.

В темноте, совсем рядом, мелькали узкие квадраты яркого света. Это окна электрички, с грохотом промчавшейся по соседнему пути.

Две женщины, в железнодорожной форме, молодая и старая, трясли Соню за плечи:

— Ты что?! Ты что, дура?! Как же можно-то? Ой, дура! Ой, дура!

Теплые мягкие ладони стиснули Сонины щеки. Пожилая женщина всматривалась в ее лицо с состраданием, гневом, укором.

— Ты что ж удумала-то, дочка? Пойдем! Ой, дурища… Живая?

— Помогите мне. — Соня, качнувшись, вцепилась в ее плечо. — Мне больно.

Она стояла, не чуя ни рук, ни ног, глядя, как молодая женщина поднимает с земли одеяло, стряхивает с него гравий и грязь, бормоча:

— Сейчас… Сейчас… К нам пойдем. Вон наша будочка… Почистимся… Замоем…

Они перевели Соню через пути, осторожно и бережно, как слепую. Все самое страшное позади — рельсы, шпалы и мокрый колкий гравий. Впереди — живая, теплая, пропитанная дождем земля. Дом, свет и тепло.

Соню подвели к будке, придерживая за плечи, обнимая, что-то негромко говоря в два голоса… О чем они говорят? Сейчас она их услышит, сейчас.

Они говорят о том, что скоро она согреется, у них есть электрический чайник, он как раз вскипел. И о том, что надо будет потом найти ее плащ, они видели из окошка, как она бежала, а потом остановилась, сняла с себя плащ и бросила его на рельсы.

Сейчас она выпьет чаю, ляжет и заснет. Ей поставят вот здесь раскладушку. Только раскладушка иногда падает ни с того ни с сего, упадет — не путайся, поправим.

А завтра утречком встанем — и в церковь пойдем. Ты крещеная? Здесь рядом церковь, ну не рядом — на трамвае проехать, Петра и Павла, на Преображенке, на горке. Это недалеко, очень хорошая церковь, там служит отец Валентин.

Завтра праздник большой. День, говорят, будет хороший, солнышко, по радио сказали. Поведем тебя в церковь. Свечку поставишь Казаночке, Казанской Божьей Матери, заступнице нашей. Не шибко я тебя ударила? По щеке-то? Нет? Прости меня, детонька, я и сама испугалась.

А как зовут тебя? Соня? Какое имя хорошее! София — мудрая, значит. И с таким-то именем что ж ты творишь?.. Ладно, забудем. Всяко бывает.

София! У тебя именины скоро. Вера, Надежда, Любовь. На тридцатое сентября. Вот именины отпразднуешь — и к новой жизни проснешься. Все горести отлетят.

Тебе сколько сахару? Покрепче тебе? Пей, детка. Завтра праздник.

1 января 2000 года

— Ваш муж приходил.

— Что?

— Ваш муж сейчас приходил. За вами. Позвонил в дверь, я ему открыл, он с порога: «Она здесь?» Он все квартиры обошел, одну за другой. Вас искал. Я ему говорю: «Здесь, не волнуйтесь. Она здесь когда-то жила, может быть, вы не в курсе». Он заглянул в ванную, посмотрел на вас… Мы с ним пару минут поговорили. Он успокоился и ушел. Он ждет вас внизу, в машине.

Кто это? А, это хозяин Сониной бывшей квартиры. Из молодых, да ранний. Яппи. Жесткое, умное лицо. Джинсы и свитерок с аккуратными замшевыми заплатками. Это в праздник-то, в Новый год!

Соня сидела на антикварном стуле в ванной, в розовом, кукольном, новорусском раю. Сидела перед зеркалом, чужим, безвкусным, которое Барби выбирала, розовое с золотом, Версаль для бедных.

— О господи! — Соня поднялась со стула. — А я что, вот так сидела?

— Вот так сидели. И смотрели в зеркало. Задумались. Бывает. Ничего в этом экстраординарного нет. — Яппи невозмутимо и доброжелательно глядел на Соню, стоя на пороге ванной, привалившись плечом к дверному косяку.

— Вы уж простите меня…

Соня запнулась, пытаясь вспомнить его имя. Забыла. Она еще там! И сколько времени она там была?

Сколько вот так просидела? Бред. Явилась к незнакомым людям, без звонка, как снег на голову, в праздник. Может быть, утро уже…

— Вы простите меня. Я… Я забыла ваше…

— Женя. — Яппи посторонился, дав ей выйти из ванной.

— Женя. Конечно. У меня невестку Женей зовут. Они сейчас в Принстоне. — Очень нужно ему об этом знать! — А где этот… Где ваш охранник?

— Почивать изволили, — усмехнулся Женя. — Сморило его, бедолагу. Перепил на радостях Сын как-никак. Первенец.

Значит, Соня просидела тут полночи. За окнами еще темно, но это ничего не значит. Зима, январь. И в шесть утра, и в семь еще темень, мгла кромешная. Благовоспитанный яппи полуотвернулся от Сони, давя невольный затяжной зевок. То-то натерпелся, бедняга! Приперлась незнакомая старая тетка, засела в ванной и просидела там полночи, тупо уставясь в зеркало.