Зависть кукушки

Старуху Лаврову тоже приходилось притравливать. Она сделала свое дело – признала ребенка и должна была тихо угаснуть, что никого бы не удивило. Тосковала, мол, по внуку… Это должно было произойти постепенно, и не его, Севина, вина, что приперлась Серегина сожительница и довела бабку до сердечного припадка. И черт бы с ней, со старухой, так нет, дурища принялась ее оживлять и не дала умереть! Мало того, эта сука умыкнула медальон, который висел на шее у старухи. Он не знает, зачем она это сделала, – может, случайно, а может, и польстилась на золотую вещицу, но она унесла медальон с собой!

Они не планировали пока менять медальоны обратно. Мало ли как сложится ситуация – может потребоваться повторный анализ. Пусть старуха Лаврова таскает на шее медальон с его, Севиными, волосами, она все равно ни хрена не видит. Но когда медальон попал к Серегиной сожительнице, Сева напрягся. Он знал, что та рисовала портрет Вовчика, и бабка показывала ей Вовчиковы волосы. И он видел этот дурацкий портрет! Дурацкий-то дурацкий, но цвет волос был передан очень точно. Теперь в руках художницы были другие волосы, и она могла заметить разницу! Медальон надо было срочно изъять!

На следующий же день они с Лялькой обыскали квартиру этой чувихи с дурацким именем, но медальона не нашли. Нужно было обыскать саму чувиху. Быстро составили план: заманить в старое здание и оглушить. Все складывалось удачно, в тот вечер чувиха засиделась на работе допоздна, в это время в административной части старого здания никого уже нет, место это отдаленное, можно сказать, глухое. Коридоры там темные, без окон, есть где спрятаться… Чувиха пойдет туда, вызванная якобы директором, а он, Сева, пойдет следом, улучит момент, вырубит ее и быстро обшмонает…

Да, они перекрыли вход в надземный переход. Рассчитывали, что эта Гретель пойдет через улицу, а значит, оденется и наверняка возьмет сумку, чтобы уж не возвращаться, сразу топать домой. Ведь медальон мог быть везде – в сумке, в кармане куртки…

Они не предусмотрели одно – что дурища попрется через подвал… Пришлось ему идти за ней, на ходу меняя план. Хорошо, что у него в телефоне есть фонарик. Он выключил свет, так что смог подобраться к ней невидимым и оглушить. Чем ударил? Кастетом. Кастет у него давно, еще в школе выменял у пацанов…

Ничего не получилось. Они не нашли медальона! Это пугало. Чертова баба не пыталась вернуть вещицу, она спрятала ее – значит, обо всем догадалась и что-то задумала! Выход был один – бабу надо убирать. Появилась идея – убрать так, чтобы еще надежней «закопать» Серегу. Путь был уже проторен: копии ключей, видеокамеры, психотроп, добавленный в еду. Он сидел в своей машине и по компьютеру следил за своей жертвой. Когда понял, что она потеряла сознание, вернулся, подкинул записку и пузырек из-под препарата и убрал камеры. Все прошло безупречно, как всегда, и он голову потом сломал, пытаясь понять, почему эта сука оказалась живой.

Гениальный план летел к черту! Он попытался поговорить с ней, надеялся как-нибудь выяснить, что случилось. И понял, что случилось самое страшное – она догадалась обо всем. И начала шантажировать его.

Она поставила дикие, невыполнимые условия, и он заподозрил подставу, но так много было поставлено на карту, так много! Он не мог не рискнуть, не попытаться все вернуть…

Он попытался и проиграл. Проиграл, проиграл! Все пошло к черту, все пропало! Кому теперь достанутся огромные деньги, кому? Папашка Вовчика долго не протянет. Все достанется Сереге-дебилу, вот кому! Он, Сева Князев, старался ради Сереги-дебила! Смешно! Смешно-о! Смешно-о-о!!!

Витя рассказывал, что в конце допроса у Севы случилась истерика. Он хохотал, плакал, бился головой о стены. Припадок был таким сильным, что пришлось вызвать «Скорую помощь»…

Законченный портрет Володи, уже покрытый лаком и вставленный в рамку, стоял на моем столе. Когда я смотрела на него, я испытывала тихий восторг – так мне нравилось, то, что я сделала.

Володя на портрете был таким, каким я его помнила. Он смеялся, блестя глазами и зубами, и невозможно было не улыбнуться в ответ, и нелепо было думать, что он умер. Позади него были цветущий луг и дорога, уходящая за горизонт. Чувствовалось, что Володя вот-вот повернется и уйдет – туда, за горизонт, на другую сторону. Я долго мучилась, стараясь передать не движение, даже не начало движения, а лишь его предчувствие, и у меня это получилось. Володя был еще здесь, на нашей стороне, но уже знал, что уйдет, и словно старался дать нам понять, чтобы мы не плакали, не горевали, а ждали встречи. В картине не было ни одной четкой линии, все было слегка размытым, плывущим, как в тумане, и это создавало странный эффект спокойствия и умиротворения…

Я положила картину в большой полиэтиленовый пакет, оделась и поехала на Южную площадь, в Кардиологический центр.