Завистников черные песни

Личностью данной завет отстраненный

В поисках бессознательности ключей

У верховых просторов машины

Выйти из ряда вон

Сесть за штурвал и с громким кличем,

Велеть шоферу: «На Вавилон!»

Выйдя за рамки автора, ты осознаешь, что твое сознание всегда было и есть водопад, а во все не грот. И тогда ты перестанешь « писать свою жизнь» (цитата «Водяные знаки»), а сам станешь жизнью. Неподвластной неограниченной но очень верной своему внутреннему кодексу.

Порой мне кажется, что чем дальше я от мира, тем я больше его понимаю. Вблизи глаз очень быстро замусоливается, зрение притупляется, ты перестаешь различать оттенки и становишься «простым».

Многие говорят о том, что в настоящем времени люди стремятся к простому, в том числе и в литературе. Пожалуй, я соглашусь с этим. Я скажу даже больше. Так было всегда. И в этом нет ничего нового. Но и хорошего тоже нет ничего совсем.

Быть понятым с первого раза, что может быть ужасней для литератора. Ведь тогда бы люди не перечитывали стихи, романы. Не отматывали страницы назад. Если бы все становилось сразу ясно.

И писатель не должен приравнивать себя к читателю. Это очень опошляет. Написать книгу не тоже самое, что съесть персик. Читатель после любого прочитанного стиха должен понять что он сам никогда так не сможет. Это и есть искусство.

А не мы.

Эпилог

н был хорошим человеком. Во всяком случае: хорошим директором, хорошим мужем, хорошим отцом, может быть он не дотягивал до гениального писателя, до интересного рассказчика, но злости на мир в нем не было ни грамм, а это, знаете ли, большая редкость для творцов.

Сейчас уже он наполовину сед, наполовину степенен, его ураган мыслей давно улегся в ритм бытовой реальности, он уже не мечтает о лаврах властителя сердец.

На писательство его вдохновляло многое: вкусное кофе, радуга после ливня, подземные черви. Он писал каждый день.

Еще в двадцать один год когда он только-только взял в руке перо он четко разграничил : Писатели делятся на два вида: кто своим стилем убивают так называемую объективную реальность, создавая миражи, оптические иллюзии, водя читателя в шаманский транс, в гипноз, и те кто бьют в лоб, указывая на мерзкие проявление объективности, впрочем, не забывая и указать о прекрасных свойствах окружающего мира. И он решил сочетать себе все несочитаемое, быть не уловимым логическими путями.

Один из первых его литературных опытов был маленький рассказик «Лифт из дома 21», отрывок которого мой приятель и разрешил поместить по старой дружбе в эту колонку. Автор было на момент написания девятнадцать, он был прыщав, бросил колледж, устремив свой взор на мир художественной действительности, разорвав все свои тонкие нити с шумом поколения нулевых (своего поколения), и обратился к слову напрямую. Пусть же этот текст будет хорошим слабительным для всех рационалистов и моралистов.

П.Я

Фрагмент из раннего литературного опыта моего друга

….Кто-то вызвал меня: заработали рычаги, и сила давления, направила меня вверх. Я летел как горький горевестник, сливаясь с шумом в ушах, в загаженных легких машинным маслом.

Это была девочка из сто восьмой квартиры, хрупкая как несозревший еще бутон розы, она собиралась в школу, за ее плечами был большой темно синий портфель. Но я знал ее тайну: каждый вечер в тайне от всех она курит опиум на вписке друга, когда я говорю в тайне от всех, я имею ввиду в тайне от себя в том числе.

Она высокопарным шагом входит в мою кабину и нажимает вниз. «ШААААААААААААААААААА» – мягкое приземление, спасибо принцесса, парашют раскрылся во время, хорошо отзаниматься. (Интересная девица – ничего не скажешь, только что она прячет под юбкой??)

Тут же на кнопку жмакают толстые пальцы студента Родиона, чуть ли не Раскольникова, но нет. Далеко, нет. Если этот Родион и способен на преступление, то это будет лишь не уступка старухе место в троллейбусе. Его лицо напоминает арбуз, настолько оно пронизано юношеской энергией и харизмой, на губах пушок, «пенка», как говорят на местном диалекте, в глазах огонь. Он проходит громко шаркая ногами в мою кабину. Чирк – 12 – ый.

ШААААААААААААААААА – ТЫДЫЩ, мы на месте. Приехали. Он понимающее кивает в мою сторону и уходит.

И снова: меня зовут! На сей раз Ксения Петровна, из пятнадцатой. «Подруга дней моих суровых», сурьезная женщина. Для своего восемьдесят одного года выглядит молодо, на семьдесят.

«Ну вот, Иван Иваныч» – с присвистом выговаривает старуха «опять какой-то недобрый человек вывел нервной рукой в твоей кабине- душе недоброе, нервное слово. Как ты вообще такое позволяешь? А? Ах да, я забыла ты и сказать и ответить ничего не можешь, кто в тебя войдет того ты и примешь, что тебе дадут то ты и съешь, бедный, ты бедный…»

Ну не такой уж я и бедный, дорогая Ксения Петровна! У меня есть мозг, я могу иметь стимул жить. Да в меня срут и ссут маргиналы, да подростки уродуют стены моей кабины, да лепят жевачки, да засоряют полы банками от пива, да выламывают кнопки – но это мой народ, как бы «они» не желали моей смерти я должен служить и защищать их до конца. Ибо это моя программа – перевозить людей.

……