Заводная и другие (сборник)

Джайди месяц собирался с духом, потом, приодевшись, пришел, купил цветов для храма, взял сдачу и незаметно исчез. Неделю за неделей заглядывал в магазинчик, всякий раз говорил с ней чуть дольше, налаживал контакт и поначалу думал: Чайя понимает, что так пьяный болван заглаживает свою вину. Но потом стало ясно: она не узнала в нем наглеца с улицы, да и вовсе забыла тот случай.

Джайди никогда не напоминал об их первой встрече, даже когда поженились. Было бы унизительно признаться и рассказать, что человек, которого она любит, и тот пьяный идиот – одно лицо.

А теперь ему предстоит совершить даже худший поступок – упасть в глазах своих сыновей. Ниват и Сурат с серьезным видом наблюдают, как отец, надев белую форму, встает перед ними на колени.

– Что бы вы ни увидели сегодня, позора в этом нет.

Дети все так же серьезно кивают, хотя не понимают ни слова. «Принуждение», «безысходность» – в их возрасте такого еще не знают. Джайди прижимает малышей к себе и выходит под ослепительное солнце.

В глазах Каньи, которая ждет его в велорикше, сострадание, хотя из вежливости прямо она ничего не скажет.

Едут молча. Впереди возникает министерский комплекс: у ворот сгрудились повозки, слуги ждут хозяев. Значит, свидетели уже начали прибывать.

Они проезжают ворота и останавливаются у храма. В вате Пхра Себа, который построили в честь мученика во имя разнообразия форм жизни, белые кители дают клятвы, проходят посвящение в защитники королевства, получают первые звания. Именно здесь…

Джайди так и подскакивает от злости: по ступеням храма бродят целые стада фарангов. Иностранцы на территории министерства! Торговцы, фабриканты, японцы – обгоревшие на солнце, потные зловонные существа – облепили самое священное место.

– Джай йен йен, – негромко говорит Канья. – Так велел Аккарат, это часть сделки.

Джайди и так не в силах скрыть отвращение, а тут еще и Аккарат стоит рядом с Сомдетом Чаопрайей и что-то ему говорит – похоже, рассказывает анекдот. Эти двое сошлись слишком близко. Генерал Прача с бесстрастным видом оглядывает толпу с вершины лестницы, вокруг него в храм шагают братья и сестры, с которыми Джайди работал и сражался бок о бок. Тут же Пиромпакди: на лице довольная улыбка – счастлив, что отомстит за свои убытки.

Их приезд замечают, всюду слышен шепот.

– Джай йен йен, – напоминает Канья, прежде чем выйти из рикши.

Джайди под конвоем отводят в храм.

Золотые статуи Будды и Пхра Себа безмятежно взирают на собравшихся. На стенных панелях – сцены падения Старого Таиланда: фаранги выпускают чуму, тенета пищевой западни охватывают землю, животные и растения гибнут, его королевское величество Рама XII созывает жалкие остатки войск, которые с флангов прикрывает Хануман[67] и его воины-обезьяны; Крут, Киримукха[68] и армия полулюдей-полудемонов отражают наступление океана и волну эпидемий. Разглядывая картины, Джайди вспоминает, какую гордость испытывал в день своего посвящения.

Снимать в министерстве нельзя, поэтому кругом с карандашами на изготовку столпились газетные писаки. Джайди снимает обувь и входит внутрь, за ним – двое прислужников; эти шакалы только не визжат от восторга в предвкушении суда над своим злейшим врагом. Сомдет Чаопрайя садится на колени возле Аккарата.

Джайди глядит на защитника королевы и думает: как прежнего короля, божественного по своей природе человека, смогли обмануть и назначить на эту должность Сомдета Чаопрайю, ведь он почти сплошное зло? От мысли о том, что рядом с Дитя-королевой находится записной злодей, у Джайди мурашки бегут по коже и…

Тут у него екает сердце: возле Аккарата сидит тот самый незнакомец с якорных площадок – надменный острый взгляд, вытянутое крысиное лицо.

– Холодное сердце, – напоминает Канья и ведет его дальше. – Ради Чайи.

Джайди берет себя в руки и, склонив голову поближе к помощнице, говорит:

– Это он ее похитил. Тот, с аэродрома. Вон, рядом с Аккаратом!

Канья быстро пробегает глазами по лицам.

– Даже если так, мы все равно должны сделать то, за чем пришли. Вариантов нет.

– Ты правда так считаешь?

Она покорно кивает:

– К сожалению. Хотела бы я…

– Не беспокойся. – Джайди незаметно показывает на Аккарата и незнакомца с якорных площадок. – Главное – помни: эти двое ради власти пойдут на что угодно. Усвоила?

– Да.

– Клянешься Пхра Себом?

Канья, немного возмутившись, отвечает кивком:

– Да. Прямо сейчас не могу, но считайте, что уже трижды поклонилась. – Она отходит. В ее глазах будто стоят слезы.

В толпе шикают: Сомдет Чаопрайя выступает вперед – наблюдать за вынесением приговора. Четверо монахов начинают петь. По более радостному поводу – в честь свадьбы или закладки первого камня какого-нибудь здания – их было бы семь или девять, но эти обслуживают акт унижения.

Затем к собравшимся выходят министр Аккарат и генерал Прача. В дыму звучит монотонное пение на пали[69], которое напоминает, что все в мире преходяще, что даже Пхра Себ, переполненный состраданием к гибнущей природе и отчаянием, понял эту неизбежную быстротечность жизни.