Заводная и другие (сборник)

Еще один мерцающий кошачий силуэт тенью проскакивает через темную улицу — подношение высоких технологий памяти Льюиса Кэрролла. Два-три перелета на дирижабле, несколько рейсов под парусом — и целых классов животных, неспособных противостоять невидимому врагу, как не бывало.

— Мы бы поняли свою ошибку.

— Конечно. Но возможно, слишком поздно. — Тут она резко меняет тему и, показывая на темные силуэты ступ, спрашивает: — Как вам нравятся местные храмы?

Андерсону интересно: она ушла от разговора, потому что не хочет ссоры, или ей страшно лишиться в споре своих иллюзий?

— Куда лучше грэммитских построек у меня на родине, — говорит он, разглядывая чеди и бот[102].

— Грэммиты… — Эмико брезгливо морщится. — У них на уме только природа, теория ниш, да Ноев ковчег — хотя потоп уже давно произошел.

Андерсон вспоминает Хагга — как тот пыхтел и сокрушался по поводу бежевого жучка.

— Будь их воля, мы бы все сидели по своим континентам.

— По-моему, это невозможно. Человек любит исследовать, занимать новые ниши.

В лунном свете тускло поблескивает золотой орнамент храма. Мир и в самом деле стал меньше. Сначала дирижабль, потом парусник — и вот Андерсон уже трясется в повозке по темным улицам города на другой стороне планеты. Уму непостижимо. Пару поколений назад сообщения не было даже между центром и пригородами, построенными в Экспансию. Дед рассказывал, как люди делали вылазки в опустевшие районы и собирали добро по огромным кварталам, заброшенным в эпоху нефтяного Свертывания. Путь в десять миль тогда считался великим путешествием, а теперь…

В начале улицы возникает несколько человек в форме.

Эмико бледнеет и тянет руки к Андерсону:

— Обнимите меня.

Он пробует стряхнуть девушку, но та держит крепко и сжимает пальцы еще сильнее, когда замечает, что белые кители остановились и смотрят. Андерсон сдерживает порыв скинуть ее с рикши и бежать — это было бы большой ошибкой.

— Я сейчас нарушаю карантин и для них — не лучше японского долгоносика. Увидят мои движения — все поймут и отправят на удобрения. — Она льнет теснее и глядит умоляюще: — Простите меня. Обнимите.

Внезапно поддавшись жалости, он обхватывает девушку, будто защищая — насколько калорийщик может защитить нелегальный японский хлам. Когда министерские, ухмыляясь, окликают их, Андерсон радостно кивает в ответ, хотя по коже у него бегают мурашки. Кители продолжают разглядывать парочку. Один что-то говорит второму и болтает висящей на поясе дубинкой. Эмико с застывшей на лице улыбкой вздрагивает. Андерсон крепче прижимает девушку к себе.

«Не просите взятку. Только не в этот раз, только не сейчас».

Рикша проезжает мимо, и патрульные остаются позади. Слышно, как они хохочут — то ли по поводу фаранга, который обнимает девушку, то ли по совсем другой причине — уже не важно. Главное — Эмико снова в безопасности.

Чуть отпрянув и дрожа от испуга, она шепчет:

— Спасибо. Не подумала — и выглянула. Вот глупая. — Потом смахивает с лица волосы, глядит на быстро исчезающих вдали кителей, сжимает кулаки, бормочет: — Глупая девчонка. Ты кто — чешир, который взял да исчез? — И совсем сердито, будто желая получше втолковать себе, повторяет: — Глупая, глупая, глупая.

Андерсон глядит на девушку, остолбенев: она создана вовсе не для этого душного полузвериного мира. Рано или поздно город ее обязательно съест.

Эмико замечает его реакцию и, грустно улыбнувшись, говорит:

— Думаю, ничто не вечно.

— Да, — отвечает он сдавленно.

Оба молча смотрят друг на друга. Ее блузка вновь раскрылась — видно шею и ложбинку между грудей. Эмико глядит на него серьезно и не спешит поправлять одежду. Специально? Подталкивает? Или такова ее натура — соблазнять? Должно быть, она не может ничего с собой поделать, если эти инстинкты заложены в ее ДНК, как в чеширов — талант к ловле птиц. Андерсон неуверенно придвигается ближе.

Она не возражает. Наоборот, отвечает тем же. Очень мягкие губы. Его пальцы скользят по бедру девушки, распахивают блузку и ныряют внутрь. Эмико с легким вздохом, приоткрыв рот навстречу, льнет к нему — искренне или уступая? Может ли вообще отказать? — прижимается грудью, гладит, руки бегут вниз. Андерсон дрожит — трепещет, как шестнадцатилетний мальчишка. Неужели генетики научили это одурманивающее тело поражать феромонами?

Забыв обо всем — о городе, о Лао Гу, — он притягивает Эмико к себе, осторожно обхватывает грудь и ощущает под пальцами безупречную плоть.

От прикосновения сердце пружинщицы начинает колотиться как бешеное.

11

Чаочжоуских китайцев Джайди в некотором смысле уважает: у них большие, хорошо организованные фабрики, за несколько поколений они пустили корни в королевстве, истово чтят ее величество Дитя-королеву и совершенно не похожи на своих жалких собратьев-беженцев, которые хлынули сюда, на его родину, из Малайи в надежде на поддержку после того, как сами отвернулись от собственных земляков. Последним бы половину расчетливости чаочжоуских — давным-давно приняли бы ислам и нашли место в местном пестром обществе.