Заводная обезьяна

И снова как будто наткнулся на  что-то  в  воздухе  прыгающий  дельфин, срезался, и ясная, чистая вода помутилась, словно упал  он  в  илистую  яму. Юрка почувствовал знакомый, но  забытый  уже  сладковатый  запах  пороха.  А Голубь с пьяными от радости глазами рвал затвор, не отводя  жадного  взгляда от океана, вкладывал новый патрон. Зыбин бросился к нему и с силой,  которой не знал в себе схватил Голубя  за  шиворот.  Голова  Сережки  дернулась,  он оторопело обернулся и прежде чем  понял,  что  происходит,  Зыбин,  скрипнув зубами, ударил его в лицо,  в  его  радостные  глаза.  Ружье  загрохотало о палубу. Голубь упал, но тут же вскочил, пригнувшись,  опустив окровавленное лицо, шагнул к Зыбину и ловко, сильно  ударил  его  снизу  в  подбородок.  В глазах у Юрки потемнело. "Не упасть!" - приказал он себе и отступил  на  два шага, выигрывая те миги, в которые спадала с него дурнота. Голубь надвигался и шипел:    

- Убью, подлюка! Убью, как собаку!    

Вдруг быстро метнулся назад, к винтовке. Навалились на  обоих,  тяжело, гроздьями.  Руки  назад  и  в  разные  стороны.  Голубь  матерился,  деланно вырывался. Юрка стоял спокойно, но когда Ваня  Кавуненко  спросил  его:  "Ты что, сдурел?" - вдруг закричал не своим, пронзительным криком, так, что даже вахтенный в рубке услышал его.    

- Бандит! Фашист! Зверь! Зверь! - кричал Юрка.     С ним приключилось что-то вроде припадка.

Девяносто седьмой день рейса

Теперь жизнь каюты № 64 стала совсем иной. Уже не  было  больше  долгих бесед "за политику", редко кто брал в руки книжку,  Юрка  отговорил  морские байки, и даже Фофочка поунялся и уже не рассказывал  о  своей  любви.  Сашка здорово похудел, ходил какой-то взвинченный, будто  чуть-чуть  пьяный.  Витя Хват являлся с вахты злой, мокрый, следил  сапогами,  ругался,  когда  Зыбин выгонял его в коридор разуваться, потом, скинув мокрое,  карабкался  к  себе наверх, с тихими, блаженными матюгами вытягивался на койке.    

"Молнии" шли теперь косяком. Рекорды в "Молниях" и  призывы  "равняться на..." мало кого занимали, но  у  доски,  где  проставлялись  цифры:  "Общий улов... Заморожено... Упаковано... Мука..."- народ толпился каждое утро.    

Рыба шла хорошо, просто удивительно, что совсем  недавно  здесь  нельзя было поймать ни одной сардинки. За сутки морозили по 20-25 тонн, а  30  июня все запомнили: "Молния" была в тот день с простыню - заморозили 32 тонны.    

Вахта за вахтой, один день цеплял другой, крутилась неделя за  неделей, как колесики в будильнике. Забили носовой трюм и приканчивали средний. Когда поднимали богатый трал, уже не тревожились: "А ну, как последний" -  и  если вытаскивали иной раз мешок пустым, не расстраивались: дело случая. Ну  пошла рыба на вскид, а может, разогнали косяк дельфины или макрели.    

Потеплели радиограммы с базы Гослова,  уверенность  Арбузова  в  успехе рейса передалась  сначала  маленькому  начальству,  а  от  него  большому  - совнархозу, Киеву, Москве.    

К середине  июля  забили  наконец  средний  бездонный  твиндек,  и  все сходились на том, что если и дальше так пойдут дела, то через  неделю  можно будет поворачивать на север, август встретить  в  Гибралтаре,  а  еще  через неделю швартоваться к родной стенке. Уж сколько раз, словно  наяву,  ощущали они этот мягкий толчок о причальные кранцы - старые  покрышки,  вытертые  до корда,- сколько раз их видели во сне...    

Однако вдруг опять пошли перебои с  рыбой,  акустики  потеряли  косяки, находили маленькие, пуганые, зацепить их было трудно, и  сардина  попадалась сорная, перемешанная  со  скумбрией  и  ставридой.  Морозили  и  скумбрию  и ставриду, но все равно, по здешним понятиям,  получалось  мало:  семь-восемь тонн в сутки.    

Перебои  с  рыбой  дали  людям  небольшой  отдых.  Два  дня  отсыпались напропалую, а  потом  опять  потянулись  к  книжкам,  шахматам,  разумеется, забивали "козла", по вечерам в столовой снова начали крутить кино,  а  ночью на корме под прожектором удили королевскую макрель. И вот тут-то и  вспомнил Витя Хват, что через три дня стукнет ему  ровно  двадцать  пять  -  четверть века, дата серьезная, требующая к себе уважения.    

Каюта № 64 заволновалась. Зыбин стал во главе оргкомитета по проведению торжеств. Он потребовал у Хвата список гостей.