Заводской район

В экспериментальной операционной поставили ванну. Из-за множества приборов и приспособлений сооружение получилось довольно сложное и выглядело внушительно. Помещенного в ванну человека нужно было нагревать в горячей воде до сорока — сорока одного градуса и выдерживать при этой температуре несколько часов. Лаборатория Михалевича отрабатывала этот процесс. Исследования проводили на себе по очереди. Каждый день кто-нибудь залезал в ванну, облепленный различными датчиками и оплетенный проводами от них, на голову его надевали охлаждающий шлем и постепенно нагревали воду. Температура тела начинала повышаться. Определяли наилучшие режимы, искали средства для борьбы с ожогами, исследовали влияние нагрева на организм. Ощущения испытуемого при этом были, конечно, неприятными, но работали с энтузиазмом. В лаборатории эти опыты называли варкой: «Сегодня варим Кошелева, завтра — Малышеву или Брагина». Каждого уже «варили» по нескольку раз.

Работа Аркадия неожиданно столкнулась с идеей гипертермии. Началась эта работа давно, когда он исследовал кровь барсуков, просыпающихся после зимней спячки, искал «внутренний будильник», оповещающий их о весне. Последние полгода он работал с биохимиками и фармакологами, и вот теперь у них был препарат — пирогенное вещество, желтоватый порошок, который повышал температуру тела, обеспечивая удовлетворительную точность. Опыты на собаках показали, что в зависимости от принятой дозы температуру тела можно регулировать с точностью до трех десятых градуса. Нужно было проводить опыт на человеке. Все разрешения были получены, и на 20 марта назначили первый эксперимент.

20 марта после обеденного перерыва в кабинете Михалевича собрались несколько человек. Операции закончились, операционную, отделенную от кабинета внутренним окном, готовили к эксперименту, а пока ожидали Аркадия и Михалевича. Собравшиеся вспомнили, что одна из подопытных собак сдохла, и обсуждали, отменят или нет эксперимент.

— Я читал отчет, — сказал кто-то. — Шарик тут ни при чем.

Ему возразили:

— Отчеты пишут умные люди.

Нашелся и скептик:

— Всякое бывает. У меня был такой случай в четвертой клинике. Вводил я одной женщине инсулин. И вот ночью, когда все спали…

Анестезиолог беспокоился, сколько продлится опыт. По каким-то причинам в этот день ему нельзя было задерживаться.

— Повышать температуру три часа, не меньше, выдерживать… Сколько они собираются выдерживать?

— Кроме Брагина, тебе никто не объяснит.

— Он мне два часа объяснял. Думаешь, я что-нибудь понял?

— Не волнуйся, он просто плохо объясняет.

— А я не волнуюсь. Почему я должен волноваться?

— Ты совершенно не должен волноваться. Я тебе два часа это объясняю. Но ты не волнуйся, я тоже плохо объясняю.

— Ну, знаете… Чего вы ржете?

Вошли Михалевич и Аркадий. Анестезиолог, который сидел за столом Михалевича, поднялся, освобождая место, но Михалевич к столу не пошел, спросил:

— Где сестры?

— Моя готова, — сказал анестезиолог.

— Люду я видел в буфете, — сказал Кошелев.

— Поищи их, Дима. Двух на анализы, одну на физиологию, и Люда пусть будет на подхвате.

Михалевич, Кошелев и Аркадий отправились в умывальную. Аркадий был недоволен собой и не мог понять причину этого. Ему казалось, он что-то упустил.

В операционной анестезиолог готовил наркозный аппарат. Аркадий разделся и лег в трусах на кровать-весы. Михалевич и Кошелев укрепляли датчики.

— Будем до сорока? — полуутвердительно сказал Кошелев.

— Посмотрим, — буркнул Михалевич, а Аркадий увидел, как он кивнул Кошелеву, соглашаясь с ним.

— Игорь, мы же договорились. Сколько выдержу.

— Посмотрим, я же сказал.

Кошелев взял микродозатор.

— Ну что, начали, что ли?

— Пусть лучше сестра, — сказал Аркадий. — Ты мне всю шкуру испортишь.

Сестра, не зная, принять ли это за шутку, вопросительно посмотрела на Кошелева.

— Давай, — сказал ей Кошелев сердито.

Она ввела иглу в вену. Аркадий не видел мерной колбы, но знал, что уровень раствора в ней начал уменьшаться. В операционной стало тихо. Михалевич и Кошелев следили за приборами. Анестезиолог скучал у окна. Он был здесь на всякий случай. По опытам гипертермии Аркадий знал наперед те ощущения, которые ему предстояло испытать. Знал, что до тридцати восьми градусов он будет лишь слабо чувствовать неудобство, а около тридцати девяти будет кризис, когда все начнет раздражать и появятся самые мрачные мысли. После тридцати девяти начнется эйфория, он станет болтливым и чрезмерно оптимистичным. Он думал о том, как часто, наверно, его мысли зависят от состояния его тела. Можно ли в таком случае придавать им слишком большое значение? И все-таки он Аркадий Брагин — это именно его мысли, а уж потом — тело в горячей воде. Хоть сейчас для науки его тело важнее, чем его мысли.

Прошло больше часа.

— Сколько? — спросил Аркадий.

— Тридцать восемь и одна, — сказал Кошелев.

— Сколько уже ввели?

— Пять кубиков.

Аркадий пробовал подсчитать, но считать было лень. Кажется, все шло как надо. Михалевич и Кошелев изредка переговаривались. Иногда, поднимая глаза от приборов, поглядывали на него.