Заводской район

Ничего в жизни не изменилось. Ничего не убавилось и не приба­вилось. Ничего не произошло. А надо что-то делать. Почему надо? Как будто кто-то требует у Тони: «Ты должна действовать». Кто тре­бует — неизвестно. Что требует — непонятно.. Может быть, ничего не нужно, пусть будет что будет?

Оля держалась за мамину руку, стараясь залезать в лужи. Тоня устала ее одергивать и пошла по теневой стороне, где еще лежал серый лед и луж не было.

— А меня сегодня наказали,— рассказывала Оля.— Отвели обе­дать в другую группу.

— За что же тебя наказали?

Хоть посмотреть на эту женщину. Зайти в булочную. Посмотреть. Там видно будет.

— Я плохо ела. Ну и что? Я как раз хотела побыть в той группе... Они там мой компот выпили.

— Как — выпили?

В конце концов, просто она купит хлеб сегодня не в гастрономе, а в булочной. Разве так не может быть? Какая разница?

— Сказали, что лишний, и выпили.

— Они не знали, что он твой, и думали, что лишний?

— Нет, они знали.

— Зачем же выпили?

Вот будет весело, если она там Степана застанет.

— Они меня выручали.

— Почему же выручали?

— Откуда я знаю? Что ты все почему да почему? Дежурные се­годня плохие были.

— Какие дежурные?

— Ну, дежурные, что ты, мама, не понимаешь!

— А что они делают, дежурные?

— Со стола посуду убирают, что.

— И почему же они плохие?

— Не выручили меня.

— Как не выручили?

— А дежурные с кем дружат, у того еду забирают, а с кем не дружат, у того не забирают.

— Да зачем же забирают?

— Так выручают же!

— И ты, когда дежурная, забираешь?

— Я у Светы забираю, у Мосиных, у Катьки Юркиной...

Господи, такие малыши! Тоня почти с уважением посмотрела на свою пятилетнюю дочь. Молодец, Оля. Кажется, мы учились этому позже.

— Оля, надо хлеба купить.

Она? За прилавком в белом халате рослая девка — белотелая, гладкая, с роскошным шиньоном. На неподвижном, свежем, грубо раскрашенном лице недовольство. Очевидно, она приучила себя к этому выражению, путая его с выражением достоинства. Почему бы и не она?

Тоня уложила в сумку хлеб, поймала у своего бедра беспокойную Олину руку и потащила дочь к выходу. И тут сбоку, над стеклянным прилавком кондитерского отдела, над вазочками конфет вдруг увидела она испуганно следящие за нею глаза. Привороженная этими глазами, Тоня замерла у самой двери, будто с поличным попалась, пока кто-то торопливый не толкнул ее плечом и они с Олей не оказались на улице.

Черт понес ее в булочную. Конечно, эта девчонка знает ее. До­верчивое детское личико, полуоткрытые губки. В белоснежном хала­тике полцентнера женской преданности и беззащитности. Уж лучше бы та, другая, молочно-восковой спелости...

Степан отдыхал на тахте. С газетой. Накрыла ему на кухне. По­дала первое, второе... Это ежедневно повторяется много лет, и, оказы­вается, в это время они не смотрят друг на друга. Лоб его, увеличен­ный залысинами, склоняется к тарелке. О чем он думает?

— С завтрашнего дня покупай, пожалуйста, хлеб,— неожиданно для себя сказала Тоня.— Все равно в булочной бываешь.

Он не поднял глаз. Как будто не слышал. Он всегда выбирает самый трусливый способ действий.

После обеда вернулся на свою тахту. Оля играла с куклами. Тоня убирала со стола. Вдруг она услышала, как хлопнула дверь. Выгляну­ла — ушел. Даже так. Небось успел убедить себя, что несправедливо обижен. Ушел, а она сиди дома. Ужин готовь, укладывай Олю спать.

— Оля, хочешь, пойдем гулять?

— Куда, мама?

— Да просто гулять. К дедушке можем зайти.

Перед дверью дедушки Оля спряталась за мамину спину. Сейчас дедушка откроет, и Тоня скажет с ужасом: «А Олю волки съели». Дедушка начнет стонать и искать ружье, чтобы убить волков и осво­бодить внученьку, а Оля выскочит с радостным визгом. Это ритуал, отступлений от него Оля не терпит.

Дверь открыла бабушка.

— А нашу Олю волки съели,— сказала Тоня.

— Какой ужас! —закричала бабушка.— Леша, где твое ружье! Нашу Оленьку волки съели!

У Оли не было больше сил притворяться, она выскочила:

— А вот и я!

— Родная ты моя внученька!

Для Оли естественно: ее существование — источник радости для всех. Настолько естественно, что она не ставит это себе в заслугу. Она несется в грязных своих ботинках через просторную прихожую, через комнату на диван к дедушке.

Тоня поцеловалась со свекровью. За раскрытой дверью увидела в кухне незнакомую женщину в домашнем халате. Женщина торопливо поднялась, вытирая красные от слез глаза.

— Ох, надоела я вам, соседка,— сказала она.— Пойду уж...

— Сидите, сидите! Тонюшка, ты извини нас...

Значит, Степана здесь нет. Только теперь Тоня поняла: была еще у нее эта надежда.

Дедушка раздевал Олю, а она вырывалась, тянулась к уголку со своими игрушками.

— Как чувствуете себя, папа? — крикнула Тоня (свекор был глу­ховат).

— Поздравляю тебя, Тонечка. Вчера-то мы сплоховали. Мать, где наш подарок? Мотор мой барахлит.— Старик показал на сердце.

Красивый он был старик. От него Брагины все пошли — красивые. Оля подлетела, навалилась ему на живот:

— Дедушка, а покатать? Ты обещал меня покатать!

— Оленька, у дедушки сердце болит,— сказала Тоня.

— Ну, раз обещал..— Поднимаясь, старик закряхтел.