Заводской район

Он неразборчиво выругался и полез наверх.

— Надо бы останавливать на ремонт,— сказала вслед ему Тоня.— Третий мотор за месяц сгорает. Ведь встанем.

Она не хуже его понимала: чтобы сделать план, останавливать их на ремонт нельзя. Надо продержаться хотя бы до следующего выходного.

Важник крикнул с площадки:

— Найди Сущевича, пусть сюда бежит!

Через пятнадцать минут бегуны должны работать. Конвейер. То­ня прошла весь пролет, по пути остановила Гринчук и послала в тун­нель разгребать землю — все равно ее бегуны стоят.

— Федотова, ты куда?

— Жанна плиты складать сказала.

— Иди на бегуны.

— А плиты як?

— Иди на бегуны... Жанна,— позвала она,— ты Федотову за пли­тами послала?

— Послала, а где она?

— Человек на седьмом месяце, ты в этом ничего не смыслишь? Плиты таскать.

— Да я...

Слушать ее было некогда. Тоня побежала искать Сущевича. На­чался день.

2

«Любезная Антонина Михайловна!

Пишет Вам Ваш старый знакомый Аркадий Брагин. Вот уже че­тыре дня я далеко от Вас, в Москве, и так как исчез не простившись, спешу объявиться, дабы Вы знали, что исчез я не навсегда. Сейчас перерыв между докладами, в которых мы (участники конференции) рассказываем друг другу, чем же мы, собственно говоря, занимаемся. Мой доклад будет завтра. Вечерами я гуляю по веселому городу Мо­скве и пристаю к незнакомым девушкам. Я, кстати, по рождению моск­вич, и за последние двадцать лет, вижу, девушки здесь стали гораздо привлекательнее. Если бы я был сентиментальным, я бы прогулялся от «Золотого колоса», в котором сплю, до Преображенки и, может быть, увидел бы какой-нибудь шестнадцатиэтажный корпус на том месте, где стоял наш деревянный домик у стен фабрики имени Розы Люксембург и где во дворе был пруд с тритонами, лягушками и во­дяными пауками. Но я не сентиментален, к твоему счастью, между прочим, а почему к твоему счастью — не скажу. Мой сосед по но­меру, болгарин, стонет, что безумно влюбился в Москву. Говорят, сильная страсть встречается так же редко, как гений, стало быть, ма­ловероятно, чтобы в одном номере «Золотого колоса» встретились два человека, способные на нее. Но я на нее и не претендую, я человек негордый, с меня хватит и моей.

Ах, Тоня, Тоня, я все пишу о себе и все думаю о тебе — и то и другое плохо. Все-таки, согласись, быть гостем в своем собственном городе — это выводит из равновесия. Чувство такое, будто упустил золотую рыбку по своей вине. Но, кроме моей лаборатории два с половиной на три метра, где же я не гость? Это мой отец умеет всюду быть дома — характер военного человека.

Интеллигент Кошелев купил у букинистов на улице Герцена два разрозненных томика Гейне на немецком языке, стихи и письма. Я открыл наудачу и вот что перевел: «Я сумасшедший шахматный игрок. С первого же хода я проиграл королеву и продолжаю играть и играю из-за королевы». Эти строки написаны родственнице, как и мое письмо. Вот как писали в XIX веке. Автор письма, говорят, перед смертью, страдая от сильных болей, пришел в Лувр к Венере Милос­ской и плакал возле нее. С тех пор род человеческий, должно быть, развил свое чувство юмора на сто двадцать — сто тридцать процен­тов, иначе с чего бы нам больше, чем прошлому веку, бояться быть смешными? Чем рисковать этим, мы предпочитаем оставаться несча­стными. Когда я пишу «мы», я не знаю, кого еще имею в виду, кроме себя. Не важно, компания всегда найдется. О себе писать труднее, чем о роде человеческом.

Так вот о королевах. Влюбленные — народ хитрый, спешат найти местечко под троном и снять с себя всякую ответственность за про­житую жизнь. А как тому, кто на троне? Тоня, Тоня, я же вижу, ты тоже хитрая и очень бы хотела влюбиться, если бы смогла. Так вот для твоего утешения: кому это действительно необходимо, тот сумеет. А кто не может, тому это не нужно, тому такие истории могут пойти во вред. Кроме того, влюбленность все равно паллиатив, она явление слишком временное. Рано или поздно жизнь или смерть раз­рывают связи, которые она создает, а что оказывается на месте раз­рыва? То-то. Это заметил Лев Толстой, а крупнее ставки, чем он, никто на любовь не делал.

Как Стендаль говорил об опере: мы скучаем весь спектакль, но бывает несколько мгновений счастья, когда мы забываем, что нахо­димся в театре; ради этих мгновений мы и ходим в оперу.

По случаю сочинил любовные стихи. Про соседа. Вот они (кон­чается бумага, потому пишу в строку):

Мой сосед — биохимик есть. Мы немного знали друг друга преж­де, и приехал я сюда в надежде его лицезреть. Нас обоих (о, взрос­лые дети!) заинтересовало, как просыпаются медведи после зимней спячки, что у них в крови, и мы работали как могли. Он дал структурную формулу препарата, а я дал теорию (практики пока малова­то).

Аркадий Брагин».