Михалевич оставался, чтобы отвезти его на своей машине. Так он опекал Аркадия полгода. В институте ходили разговоры о «пробивной силе» Брагина: просунуть свою тему сверх плана, заставить работать на себя всех фармакологов, доставать бог знает какой дефицит — так, мол, можно и рак вылечить. И всю эту огромную и неблагодарную работу, как и многое другое, сделал Михалевич. И ответственность за сегодняшний риск лежала на нем. Аркадию хотелось сказать, что он понимает и ценит все это, что он в долгу, но вместо этого они говорили об опыте. Радоваться как будто рано. Михалевич уже подсчитал: сегодня они управляли температурой с точностью плюс-минус четыре десятых градуса, если не считать непонятного скачка в конце. Они наметили план завтрашней работы, набросали несколько вариантов, которые нужно будет проверить. Заглянула в дверь Люда, простилась.
— Погоди, я тебя подброшу,— сказал Михалевич.
— Спасибо, меня подвезут.
Пора было и им подниматься.
— Поедем ко мне,— предложил Михалевич.— Все же есть что отметить.
Аркадий только сейчас вспомнил:
— Мне же на день рождения надо. К невестке. Может быть, ты со мной поедешь?
Им обоим не хотелось расставаться.
«Москвич» стоял за воротами. На ветру Аркадия охватил озноб. Ноги дрожали. У сторожки лежали штабелем сосновые доски. Михалевич, проходя, отодрал щепку, сказал не совсем вразумительно:
— Люблю запах. Самое милое дело.
Он залез в машину, изнутри открыл дверцу для Аркадия.
— Сейчас будет тепло.
Фары осветили обледеневшие сосны. «Москвич» развернулся и покатил по выпуклой автобусной колее, лимонно-желтой в свете фар.
— Нахал ты,— вяло сказал Михалевич.— У меня тоже появилась как-то эта мыслишка... лет пять назад. Но подумал: если бы был смысл, так кто-нибудь и без меня давно догадался бы...
— И никому не сказал?
— Не помню. Заяц! Видишь?
Перед радиатором в световой полосе мчался заяц. Михалевич все увеличивал скорость, захваченный азартом погони. Дорога петляла среди леса, сосны, казалось, летели прямо на машину.
— Игорь, ты с ума сошел!
Михалевич опомнился. Застывшая жесткая улыбка обнажала зубы, но он уже не смотрел на зайца и сбросил газ. А потом и улыбка сошла, и лицо снова стало мягким и интеллигентным.
— А хорошие дощечки привезли,— сказал Михалевич.— Интересно, куда. Ты знаешь, я всю мебель в доме сам сделал. Не могу без какой-нибудь работы. Неспокойно.
— Привычка, что ли?
Аркадий расслабился в тепле на мягком сиденье, в его спокойствие не могли проникнуть неуютные мысли. Пропустив междугородный автобус, «Москвич» выкатил на магистраль Москва — Брест.
— У профессора Певзнера сын попал под машину,— сказал Михалевич.— Раньше бы сказали: бог взял. И это бы помогло. А теперь? Случайность. И старость и одиночество — тоже случайность.
— Не трусь, Игорь,— ответил Аркадий.— Главное — не трусить. Это знаешь кто сказал? Помнишь Демину из восьмой палаты? Трусость — мать всех пороков.
Михалевич усмехнулся:
— Все мы умные и храбрые, когда нам хорошо.
«Он прав»,— подумал Аркадий, а вслух сказал:
— Однако согласись, что возможна обратная связь.
Впереди над горбом магистрали светлело небо. Там лежал город.
— Тебе куда? —спросил Михалевич.
— В заводской район.
«Москвич» вылетел на вершину горба. Начинался спуск, по обе стороны дорожной полосы белело снежное поле, вдалеке его отделяла от неба огненная полоса города. Справа, черная на снегу, тянулась через поле тропинка, по ней шел человек. И сейчас эта картина казалась Аркадию полной смысла. От разреженного воздуха абстракций до густого аромата сосновых стружек лежит широкое поле, в котором мы, как гончие, прослеживаем счастье по однажды узнанному следу. Следов много, но каждый из нас может выбрать лишь некоторые из них. И каждому для своего счастья нужно много мужества. И эти истины, всегда ему известные, сейчас представлялись новыми и важными, они помогали утвердиться в себе и позволяли любить людей среди которых он жил и которые жили иначе, чем он.
— Через пару дней войдешь в норму... Пожалуй, поздно уже тебе сегодня в гости?
— А сколько теперь?
— Одиннадцатый.
— Пожалуй,— согласился Аркадий.— Поедем к тебе? Я по телефону поздравлю.