Завоевание Англии

— Успокойся, матушка! — продолжал Гарольд. — Вольнот молод, но у него проницательный глаз и ясный ум. Он будет изучать нравы норманнов, узнает все их хорошие и дурные стороны, познакомится с их тактикой и стратегией и вернется к нам не врагом саксонских обычаев, а опытным человеком, который поможет нам разобраться во всех хитросплетениях этого воинственного двора. Поверь, что он научится там не каким-нибудь модным затеям, но таким искусствам, которые со временем всем нам могут послужить на пользу. Вильгельм умен и тяготеет к роскоши; я слышал от купцов, что торговля расцвела под его железной рукой, а воины рассказывают, что крепости его выстроены на славу, а планы военных действий создаются по математическому расчету… Да, Вольнот вернется к нам опытным мужем, который будет учить седобородых старцев. Он станет великим предводителем и опорой своему отечеству. Не печалься же, дочь датских королей, что твоему любимцу предстоит лучшая школа, чем всем остальным его братьям!

Эти слова сильно подействовали на гордое сердце племянницы Канута Великого. Жажда славы своему сыну взяла верх над материнскими опасениями. Она вытерла слезы и с улыбкой взглянула на Вольнота, которого она уже видела мудрым советником и неустрашимым воином.

Но с какой симпатией ни относился бы Вольнот к норманнам, слова Гарольда, в которых слышался тонкий упрек, не остались без ответа. Он подошел к графу, который с любовью обнял мать, и вполне искренно сказал:

— Гарольд, твои слова способны превратить камни в людей, и из этих людей сделать пламенных саксонских патриотов! Твой Вольнот не будет стыдиться своей родины, когда вернется с подстриженной головой и золотыми шпорами. Если ты, увидев меня, усомнишься в былой верности, положи тогда свою руку мне на грудь, и ты услышишь, что это сердце по-прежнему бьется только для Англии.

— Хорошо сказано! — воскликнул с чувством молодой граф.

Гакон, разговаривавший все это время с маленькой Тирой, подошел к Гарольду и, встав рядом с Вольнотом, сказал гордо и торжественно:

— Я тоже англичанин и постараюсь оправдать это звание.

Гарольд хотел что-то ответить ему, но Гита опередила его:

— Не покидай моего любимца и скажи: «Клянусь верой и честью, что я, Гарольд, сам отправлюсь за Вольнотом, если герцог будет удерживать его у себя против желания короля и без всякой основательной причины, и если письма или послы не повлияют на герцога!»

Гарольд колебался.

— О черствый эгоист! — вырвалось у нее. — Так ты способен подвергнуть брата опасности, от которой сам убегаешь?!

Этот горький упрек полоснул его, как нож по сердцу.

— Клянусь честью, — торжественно и гордо произнес граф, — что если по истечении срока после восстановления мира в Англии герцог Норманнский, без основательной причины и против согласия моего государя, не захочет отпустить заложников, то я сам отправлюсь за ними в Нормандию и не пощажу усилий для того, чтобы возвратить матери сына и сироту отечеству. Да поможет мне в этом Воден!

Глава IV

Мы видели, что в числе обширных поместий Гарольда было имение, которое находилось по соседству с римской виллой. Он жил в этом поместье после возвращения в Англию, уверяя, что оно стало ему дорого после доказательства преданности, данного его сеорлами, которые купили и обрабатывали землю в его отсутствие, а также вследствие близости к новому Вестминстерскому дворцу, так как, по желанию Эдуарда, Гарольд остался при его особе, между тем как все другие сыновья Годвина возвратились в свои графства.

Как уверяет норвежский летописец, Гарольд был при дворе ближе всех к королю, который его очень любил и относился к нему как к сыну. Эта близость еще более усилилась после возвращения из изгнания Годвина. Гарольд не давал — и король не имел повода на него жаловаться, как на прочих членов их властолюбивой семьи.

Но, в сущности, Гарольда влекло к этому старому деревянному дому, ворота которого были весь день открыты, исключительно из-за одного — соседства прекрасной Юдифи.

В его любви к молодой девушке было что-то похожее на рок. Гарольд любил Юдифь, когда еще не расцвела ее дивная красота; занимаясь с юношеских лет государственными делами, он не успел растратиться в мимолетных увлечениях. Теперь же, в этот период затишья своей бурной судьбы, он, разумеется, еще сильнее поддался очарованию, которое превосходило могуществом все чары Хильды.

Осеннее солнце светило сквозь лесные прогалины, когда Юдифь сидела одна на склоне холма, пристально глядя вдаль.

Весело пели птицы, но не их пение слушала Юдифь. Белка прыгала с ветки на ветку и с дерева на дерево в ближайшей роще, но не любоваться ее игрой пришла Юдифь к могиле тевтонского рыцаря. Вскоре послышался лай, и огромная валлийская борзая выбежала из леса. Сердце Юдифи забилось сильнее, в глазах блеснула радость: из чащи пожелтевших кустов вышел граф Гарольд с копьем в одной руке и с соколом на другой.