Завоевание Англии

Весь Кент, главный рассадник саксов, воскликнул единодушно: «На жизнь и на смерть за графа Годвина!» По всей стране мчались вдоль и поперек графские гонцы, и отовсюду в один голос откликались воины на зов детей Горзы[21]: «На жизнь и на смерть за графа Годвина!» Корабли Эдуарда обратились назад и поплыли на всех парусах к Лондону, а флот Гарольда беспрепятственно продолжал путь. Старый граф вновь увиделся с сыном на палубе корабля, на котором развевался некогда датский флаг.

Флот медленно поднялся вверх по Темзе, умножаясь на пути; по обоим берегам шли в беспорядке толпы вооруженных людей.

Эдуард послал за новым подкреплением, но оно нескоро подоспело на призыв.

Флот графа добрался почти до башни Юлия в Лондоне и, бросив якорь против Соутварка, стал ждать прилива; едва граф успел построить войска, как прилив наступил.

Глава II

Эдуард сидел в палате Вестминстерского дворца в королевском кресле. На голове его блестела корона в виде тройных трилистников с тремя драгоценными камнями, в правой руке он держал скипетр. Королевская мантия, плотно застегнутая вокруг шеи широкой золотой застежкой, спускалась роскошными складками на ноги и на пол.

В палате находились таны, правители и другие сановники. Это было не собрание представителей народа, а военный совет, одна треть которого состояла из норманнов; высокородных графов, рыцарей и других знатных людей.

Эдуард выглядел настоящим королем; обычная кротость исчезла с его лица, а тяжелая корона бросала тень на казавшиеся из-за этого нахмуренными брови. Дух его словно сбросил с себя бремя, унаследованное им от своего отца, Этельреда Медлительного, и возвратился к более чистому и свежему источнику своих предков. Сейчас он мог гордиться своим родом и был вполне достоин держать скипетр Альфреда и Этельстана.

Он открыл заседание следующей речью:

— Достойные и любезные олдермены, графы и таны Англии, и благородные, любезные друзья, графы и рыцари Нормандии, родины моей матери! Внемлите словам нашим — милостию Всевышнего Бога, Эдуарда, короля английского. Мятежники заняли Темзу; отворите окна — и вы сами увидите блеск их щитов на судах, и до вас донесется гомон их войск. До сей минуты еще не выпущено ни одной стрелы, не обнажены мечи, хотя по ту сторону реки находится наш флот, а вдоль берега, между дворцом и лондонскими воротами, выстроены наши полки. Мы удерживались до этих пор потому, что изменник Годвин просит мира; посланник его ждет у входа. Угодно ли вам выслушать его или же нам следует отпустить его, не выслушав никаких предложений, и немедленно взяться за оружие?

Король замолк; левой рукой он крепко стиснул львиную голову, изваянную на ручке его кресла, а правая все так же твердо держала скипетр.

По рядам норманнов прошел глухой ропот; но как ни высокомерны были пришельцы, никто из них не осмеливался подать голос прежде англичан, когда дело шло об опасности, грозящей Англии.

Медленно встал Альред Винчестерский, достойнейший из всех сановников государства.

— Государь, — произнес он, — грешно проливать кровь своих единородных братьев, и на это можно пойти только в случае крайней необходимости, а мы такой необходимости еще не видим. Печально пронесется по Англии весть, что Совет короля предал, может быть, огню и мечу весь Лондон, между тем как одного слова, сказанного вовремя, было бы достаточно для обезоружения неприятельских войск и обращения грозного мятежника в верного подданного. Мое мнение — выслушать посланника.

Едва Альред сел на место, как вскочил норманн Роберт Кентерберийский, по словам современников, человек очень образованный.

— Выслушать посланного — значит одобрять мятеж, — сказал он. — Умоляю тебя, государь, следовать движению своего сердца и голосу чести. Подумай: с каждой минутой промедления растут силы изменника, укрепляется мятеж; неприятель пользуется каждым мгновением, чтобы привлечь на свою сторону ослепленных граждан. Отлагательство доказывает нашу слабость; королевское имя — непреодолимая крепость, сильная властью короля. Повели выступить не на бой, — я это не называю боем, — а на казнь и расправу.

— Как думает мой брат, Роберт Кентерберийский, так думаю и я, — прибавил Вильгельм Лондонский, тоже норманн.

В это мгновение приподнялся человек, пред которым затихли все; это был седой богатырь, Сивард, сын Беорна, граф Нортумбрийский, — будто памятник прошедших веков, возвышался он над блестящим собранием.