Мой отец сошел с ума. Он не хотел этого. Это было ошибкой.
Мое сердце колотилось, я билась с ним, но он был больше и сильнее меня.
Я упустила клетку.
Сумка тянула ко дну.
Что еще у меня было?
Я вытащила нож из-за пояса и вонзила в его руку. Его хватка ослабла, и я смогла уклониться, отыскала под собой ноги и встала. Моя левая нога покачнулась, вонзаясь в ил на дне. Я старалась удержать равновесие.
Вот! Моя голова вырвалась на поверхность, и я глубоко вдохнула.
— Отец! — крикнула я, едва смогла увернуться от неловкой атаки, он нападал на меня. — Стой!
В этот раз его рука пролетела так близко, что я лишилась равновесия. Я попала под воду.
Я не могла так победить. Он был крупнее меня. Он не слушался. Мне нужно было дать отпор, или я умру от его руки, и ему придется жить обезумевшим вечно на земле, которая ужасала его.
Я скрипнула зубами с решимостью, убрала нож за пояс и вытащила рукоять топора из-за пояса. Я взмахнула ею, и мне повезло.
Рукоять попала по голове отца, удар отразился в мои руки и плечи. Он схватился за голову со стоном.
Его боль обожгла меня, но я подавила эмоции и схватила его за воротник, потянула его к дереву. Он следовал за мной, оглушенный. Я уже сделала шаг, а потом вспомнила.
Клетка!
Я искала ее в воде обеими руками. Вот!
Я подняла клетку в воздух, смотрела, как вода лилась из прутьев, мокрая Анабета рухнула на пол.
Будь живой! У меня не было времени проверять, была ли она жива.
Я схватила отца за воротник и потащила его по пояс в воде Ручья Слез. Я пошла туда, где ветки с красными листьями склонялись к воде.
Мы пробрались мимо них в воду в тени. Темная вода на другой стороне казалась другой — холодной, печальной, живой так, как не была вода за вуалью красных листьев.
У основания дерева было достаточно клочков травы, чтобы найти сухую землю. Я подняла отца и Анабету на траву, оставила их и переводила дыхание. Отец лежал на траве, держась за голову, слабо дыша.
Я убила его? Он умирал?
Я подняла рукоять топора, взмахнула ею, и духовный свет озарил странное темное место. Дерево было очень старым, ствол был шириной с небольшой дом. Кора была гладкой, белой, странные ветви извивались, свисая со всех сторон, как шторы. Зловещий красный свет Кровавой луны едва проникал под ветви, и я была рада свету своего духовного факела.
Отец занимал почти весь участок травы, и я поняла, что это были спутанные корни дерева. Рядом с ним хватило места для клетки. В клетке мокрая Анабета поднималась на ноги, кашляя и отплевываясь. Ее громко стошнило, и она вытерла рот рукой.
— Ты за это заплатишь, смертная. Ты чуть не убила меня, — прохрипела она, но я была занята, смотрела на ствол дерева и не переживала за нее.
Там было что-то написано, вырезано в коре так глубоко, что даже время не стерло слова. Я прищурилась, глядя туда, и слова, как по магии, стали понятными для меня:
— Это не загадка, — сухо сказала я. — Тут четко говорится, что тут можно получить, а что нужно отдать.
— Там просят отдать корону? — королева Анабета выжимала мокрое платье. Оно свисало вокруг нее, как старая штора.
— У меня нет короны, — едко сказала я. У меня не было и пяти лет. У меня едва были пять минут.
— Там предлагают свободу? — спросила она, ее голос был почти слабым.
— Едва ли, — я взглянула на отца.
Мама сказала, что его разум был ключом. Обе цены были высокими. Я не могла отдать пять лет жизни. Скуврель был в беде, моя армия слепо шла по миру смертных, и сестра была где-то там, скорее всего, искала свою армию. С другой стороны, если я произнесу имя Скувреля вслух, я рисковала им, его волей и жизнью. Потому что королева Анабета услышит это. И кто-то еще мог услышать.
— Тогда, — сказала Анабета, — это очевидно. У дерева разное послание для каждого, и загадка пытается найти лазейку.
— Там нет лазейки, — я снова прочла слова. Только одно имя было в моем сердце.
Я сглотнула. Я могла лишь надеяться, что освобожу королеву Анабету раньше, чем она услышит имя. Но она могла напасть на меня раньше, чем я исцелю разум отца.
Я потянулась к клетке, она сказала:
— Ты не можешь ничего делать, пока не ответишь на загадку. Иначе упустишь шанс. Нужно действовать прямо.
— Что? — сказала я.
Она звучала отчаянно: