Завоевание Константинополя

Совершенно иные качества повествователя обнаруживает Робер де Клари, рассказывая о Константинополе. Здесь он умеет превосходно поведать именно то, что, с его точки зрения, заслуживает внимания аудитории, может вызвать ее восхищение и что надлежит возвеличить перед слушателями, которые никогда в жизни не видели ничего прекраснее графского двора в Амьене. В этих описаниях ярко проявляется одаренность хрониста как безыскусного рассказчика. Вслед за множеством более или менее скупых сведений о перипетиях крестоносного предприятия, за этой в общем-то чахлой пустыней фактов словно открывается пышный оазис — пышный, несмотря на то что интерес Робера де Клари приковывает его взор преимущественно к внешним деталям увиденного в Константинополе. Он замечает главным образом то, что блестит, сверкает, является драгоценным, свидетельствуя о чем-то необыкновенном и чудесном. Известный французский медиевист Жак ле Гофф писал о пилигримах: «Для этих варваров, живших жалкой жизнью в своих примитивных укреплениях или столь же жалких городках-крепостцах, — западные „города“ насчитывали тогда всего несколько тысяч жителей... — Константинополь с его, вероятно, миллионом жителей и обилием памятников, с его лавками — это было открытие города»[69]. Такое представление в основном соответствует действительности (за исключением преувеличенной оценки численности константинопольского населения). Из хроники Робера де Клари явствует; что произведения искусства восторгали его не сами по себе — ему не дано было их понять, а лишь те аксессуары памятников архитектуры, скульптуры, прикладных искусств и т. д., которые более всего поразили провинциального французского рыцаря, простого и по-деревенски бедного. Он увидел в Константинополе прежде всего богатство — мрамор и порфир колонн, драгоценные камни, украшавшие оклады икон, и золото алтаря в храме св. Софии, сотню лампадных люстр на его своде. Взглядом грабителя Робер оценивает каждый светильник — в 200 марок серебра (гл. LXXXV). Еще более поражен суеверный рыцарь магическими свойствами храмовых столпов, целебной силой странного трубчатообразного предмета, висевшего у великих врат св. Софии (buhotianus), пророческими письменами на статуе, якобы изображавшей императора Ираклия (гл. LXXXVI — LXXXIX). Потрясенная всей этой невидалью, память молодого рыцаря запечатлела детали увиденного с удивительной свежестью. Вместе с тем Робер де Клари привязан к родной земле, и неуемная жажда разглядеть «чудеса», встретившиеся ему в чужой стороне, сочетается у него с невольным желанием «перенести» эти словно неправдоподобные картины из их действительного топографического контекста в «подлинники» памяти, понятные его соотечественникам. Конечно, Константинополь, где сохранились античные одеяния, произведения искусства, собранные в течение столетий, где высились памятники разнообразной и сложной архитектуры, должен был поразить Робера де Клари. Интересно, однако, что он перечисляет только императорские дворцы, церкви, монастыри (гл. XCII), ворота, площади, места развлечений, словом, то, что составляло контраст привычному для пикардийца скромному антуражу. Робер де Клари описывает лишь главные магистрали и здания в восточной части города, залив Золотой Рог, где возвышался новый императорский дворец, воздвигнутый при Комнинах, стояли просторные и пышные дома богачей, где сосредоточены были десятки церквей, включая величественный храм св. Софии. Вероятно, хронист имел возможность видеть и «оборотную сторону» Константинополя — узкие и темные улочки, где располагались домишки ремесленников и городской бедноты, но об этом, нищем Константинополе автор записок умалчивает, если не считать одного вскользь брошенного замечания об опасностях, которые ожидали завоевателей на улицах, «столь узких, что они не смогли бы там как следует защищаться» (гл. LXXVIII). Подобно всей, титулованной и нетитулованной, крестоносной деревенщине, Робер де Клари был изумлен прежде всего византийской роскошью, обилием золота, великолепием мозаик, громадностью общественных сооружений. Об этом хронист и стремился в первую очередь рассказать таким же, как он, провинциальным мелким феодалам. Описывая, к примеру, Вуколеонский дворец в гл. LXXXII («500 покоев», примыкающих один к другому, и проч.), Робер де Клари скрупулезно обозначает пропорции и приводит другие данные, свидетельствующие о конкретности авторского восприятия, но придающие самому описанию налет ирреалистичности. В то же время в описаниях красот Константинополя и их подробностей очень многое воспроизведено с большой точностью — здания и церкви, упоминаемые хронистом, вполне узнаваемы. До мельчайших деталей описан церемониал коронации Бодуэна Фландрского — ничто не выпало из зрительной памяти хрониста, включая такие частности, как красные шелковые сапожки. широкая туника, украшенная драгоценными камнями, императорская мантия, ритуальные действия епископов и знатных сеньоров в различные моменты коронационного церемониала (гл. XCVI). Пробелы в собственной памяти Робер де Клари, по-видимому, имел возможность восполнять, обращаясь к своим соотечественникам, вернувшимся вместе с ним на родину.