Завоеватель сердец

– Напротив, они останутся в живых, – возразил Вильгельм, – в некотором смысле. – Рауль, вытиравший кровь с клинка, прервал свое занятие и резко вскинул голову, недоумевающе глядя на герцога. – Как обрезают ветви дерева, – мстительно повторил Вильгельм, четко выговаривая слова. – Они останутся без рук и без ног, живыми свидетельствами моей мести, чтобы все их видели и ужасались, клянусь смертью!

Бароны негромким ворчанием выразили свое согласие; один же из пленников пронзительно вскрикнул от ужаса и рухнул на землю у ног герцога, умоляя его о пощаде. Рауль коснулся руки Вильгельма.

– Монсеньор, вы не можете так поступить! Любой другой – да, но только не вы! Не велите отрубать им руки и ноги одновременно; вы не можете искалечить их столь жестоким образом!

– Увидишь, – ответил Вильгельм.

– Отлично сказано, монсеньор! – провозгласил Фитц-Осберн. – Эти люди получат хороший урок и будут страшиться вашего гнева.

Пальцы Рауля судорожно сомкнулись на рукояти тяжелого меча. Окинув взглядом пленников, он увидел, что одни с вызовом смотрят на герцога, другие опускаются перед ним на колени; одни молчат, другие молят его о пощаде. Юноша вновь повернулся к Вильгельму.

– Ваша справедливость… – сказал он. – Ваше милосердие… куда они подевались?

– Тише, глупец! – прошипел ему на ухо Гилберт.

– Лучше убейте нас! Да, грозный господин, лучше прикажите просто убить нас! – пронзительно выкрикнул один из пленников, протягивая руки к Вильгельму.

Рауль стряхнул с плеча руку Гилберта.

– Воздайте им по справедливости! – сказал он. – Такая жестокость не подобает вам, сеньор!

– Будь я проклят, а Хранитель-то оробел при мысли о маленьком кровопускании! – презрительно выкрикнул кто-то.

Рауль резко обернулся.

– Тебе я пущу кровь с легким сердцем, Ральф де Тони!

– Помолчи, Рауль! – гневно бросил герцог. – Клянусь Богом, я сделаю то, что поклялся сделать! Ни ты и никто другой не отвратит меня от этого. – Он подал знак воинам, охранявшим пленников.

Раздались крики отчаяния и мольбы о пощаде. Откуда-то появилась дубовая колода и ведро со смолой. Вот одного из сопротивляющихся пленников бросили на землю рядом с колодой и привязали к ней кисти его рук. Лезвие топора взметнулось и опустилось с тошнотворным стуком. Воздух зазвенел от пронзительного вопля, а стоящий рядом с Раулем Гилберт удовлетворенно крякнул.

Рауль вырвался из толпы зрителей, будучи не в силах наблюдать за казнью. На пути его оказался какой-то мужчина, вытянувший шею и пытающийся разглядеть происходящее поверх голов тех, кто стоял впереди. Рауль, оттолкнув его с такой силой, что тот полетел на землю, направился к шатру герцога.

Оказалось, он по-прежнему сжимает в руках меч Вильгельма. Несколько мгновений юноша тупо смотрел на оружие, после чего побелевшее лицо Рауля перекосилось и он с размаху зашвырнул меч в угол шатра. Снаружи донесся еще один пронзительный вопль, и Рауль почувствовал, как к его горлу подступила желчь; его едва не стошнило. Обессиленно опустившись на табуретку, юноша закрыл лицо руками.

Крики и стоны эхом отдавались у него в ушах; перед внутренним взором Рауля корчились в пыли обезображенные тела и проплывали злорадные лица тех, кто наблюдал за казнью.

Спустя долгое время жуткие крики прекратились. У входа в шатер раздались голоса и звуки шагов.

Вот полог шатра приоткрылся, и внутрь шмыгнул Гале. Присев на корточки рядом с Раулем, он прошептал:

– Братец, а братец! – и тронул юношу за рукав.

Рауль поднял голову.

– Шут, ты все видел?

– Да, это была страшная месть, – ответил тот. – Но неужели ты готов разбить себе сердце из-за стада анжуйских свиней?

– Ты думаешь, мне есть до них дело? – с горечью спросил Рауль. – Если я и скорблю о чем-то, так это о том, что Вильгельм опозорил свое имя. – Уронив руку на пояс, он вытащил из ножен свой клинок, проведя пальцем по выгравированным на нем рунам. – Le bon temps viendra! Ох, сердце Христово!

– И что это означает? – с беспокойством поинтересовался Гале.

Рауль взглянул на него.

– Скажи мне, шут, когда забудется то, что случилось сегодня? Мне почему-то представляется, что многие годы спустя люди, говоря о нашем герцоге Вильгельме, будут вспоминать о его отмщении и называть Вильгельма Тираном. Говорю тебе, отныне щит герцога замаран так, что никакая справедливость или воинская доблесть не очистят его добела.

– Он неудержим в своем гневе, братец, но ты же сам видел, как он умеет прощать, – по-прежнему явно ничего не понимая, возразил Гале.

– Я видел, как дьявол сорвался с цепи, – с коротким смешком сказал Рауль.

– Да, в нем сидит дьявол, как и во всех мужчинах его рода, но шесть дней из семи он держит его на коротком поводке.

Рауль, встав, сунул меч в ножны.

– Однако в памяти людской останется именно седьмой день, – сказал юноша и вышел из шатра, оставив шута озадаченно почесывать затылок.