Завоевательница

— Я забыть, — оправдывалась Флора, все еще нервничая. — Простите, сеньора.

— Не надо извиняться, мне нравится твое пение, — сказала Ана. — Я разрешаю тебе петь.

— Правда, сеньора?

— Эта песня на твоем языке. О чем она?

— Сегодня полнолуние, и я пою об этом.

— Спой еще раз, Флора.

Голос у Флоры был высокий, с хрипотцой, он то поднимался, то опускался, производя почти гипнотическое действие. Ана догадалась, что Флора стыдится петь для нее и что само пение значит больше, чем слова.

— В своем племени ты была певицей?

— Все петь у нас, сеньора. Мужчины, женщины, дети. Мы поем всегда. Даже в печали.

— Ты можешь петь в любое время, Флора, когда тебе будет грустно.

— Вы не шутить?

Горничная заканчивала обтирание, продолжая напевать. Ана почти не сомневалась: попроси она Флору перевести, та скажет, что поет о луне, цветах или других приятных вещах, и не станет раскрывать свои чувства. Смысл песни передавали интонации, и Ане казалось, теперь за унылой мелодией она слышит облегчение.

Окунув мягкую пуховку в розовый тальк, Флора напудрила хозяйке подмышки, грудь и ягодицы.

— Сеньора?

— Да, Флора. — Ана подняла руки, ожидая, что Флора наденет ей ночную рубашку. Горничная медлила, и Ана открыла глаза. — В чем дело?

Флора покачала головой и натянула ночную рубашку на голову хозяйки:

— Пустяки, сеньора, не мое дело.

— Что не твое дело?

Флора стояла опустив глаза:

— Пожалуйста, не бить Флору.

— Я рассержусь, если ты не прекратишь говорить загадками! Что случилось?

— Вы беременны, сеньора?

Ана развязала ленты на вороте и осмотрела тело. Грудь действительно слегка увеличилась, а всегда плоский, даже впалый живот округлился так, что не видно было волос на лобке.

— Беременна?

Слава богу, Рамон и Иносенте не видели сейчас выражения ее лица! Но ее огорчение не укрылось от глаз горничной.

— Вы не рады, сеньора? — спросила Флора.

— Конечно рада! — огрызнулась Ана. — Какая женщина не обрадуется? — Ее слова прозвучали неубедительно даже для нее самой.

В глазах Флоры не отразилось никаких эмоций.

Узнав о ее беременности, Рамон и Иносенте, как и предполагала Ана, сначала обрадовались, а потом встревожились.

— Ты должна вернуться в Сан-Хуан, — сказал Рамон, — и остаться там до рождения ребенка.

Нет уж! Одна мысль о морском плавании вызывала в ней тошноту. Ана возразила:

— Кроме всего прочего, в моем положении небезопасно путешествовать.

В Испании, как только у женщины начинал расти живот, она должна была немедленно удалиться в свои покои, которые могла покинуть только через шесть недель после родов. Считалось неприличным демонстрировать окружающим свое раздавшееся тело, но при мысли о том, что придется провести несколько месяцев в доме Аргосо, в городе, огороженном каменными стенами, Ана начинала задыхаться.

В Испании, чтобы не бросать тень на репутацию родителей, она соблюдала приличия, которые противоречили ее инстинктивному стремлению к свободе. Худенькая Ана, с маленькой грудью и мальчишескими бедрами, походила на девочку, поэтому Хесуса заставляла ее носить корсеты и бесчисленные нижние юбки, чтобы бюст и бедра казались более пышными. Внутри такого количества одежды Ана чувствовала себя словно в ловушке и в первые же недели в Лос-Хемелосе избавилась от корсета и оставила только одну нижнюю юбку. Представляя, как снова придется обворачиваться метрами ткани, Ана едва не теряла сознание. Кроме того, она страшилась назойливого внимания доньи Леоноры, ее тревог, дурных предчувствий и бесконечного нытья по поводу того, что Рамону и Иносенте следует или не следует делать.

А еще при мысли об отъезде Ана испытывала беспокойство, которое она не вполне осознавала. Но это как раз и было истинной причиной ее нежелания покидать гасиенду. За последние четыре месяца, избавившись от всего наносного, Ана отвергла мир за границами Лос-Хемелоса. Их плантация, укрывшаяся в море сахарного тростника, держала ее крепко.

— Извините, сеньоры и сеньора, — сказал Северо после ужина следующим вечером, — я, конечно, поищу, но сомневаюсь, чтобы доктор, имеющий собственную практику… простите, если я говорю слишком прямо…

— Нет-нет, продолжайте, — перебил его Рамон. — Мы уважаем ваше мнение.

— Я не верю, чтобы такой доктор на несколько месяцев оставил практику и приехал — простите, сеньора, — ухаживать за единственной женщиной на Богом забытой плантации.

— А в ближайшем городке есть врач? — поинтересовалась Ана.

— Доктор Виэйра, — ответил управляющий. — Раньше был корабельным врачом, а недавно обосновался в Гуаресе.

— Это несколько часов пути, — буркнул Иносенте.

— Кроме того, он привык иметь дело в основном с переломами и тому подобными вещами…

— Неужели здесь нет повитухи, которая помогает женщинам при родах? — удивилась Ана.

— Есть, тетушка Дамита, жена Лучо, — кивнул Северо. — Повитуха и знахарка. Ни одного ребенка еще не потеряла, — сказал он, горделиво попыхивая сигарой, словно сам обучал ее принимать роды.

«Несомненно, она принадлежит ему», — подумала Ана. Северо покупал только искусных работников.

— Я хочу с ней познакомиться.

Рамон запротестовал: