Завоевательница

— Скоро пройдет, моя хорошая, — утешала она.

Затем Флора переключилась на колени хозяйки. Ане казалось, что они изодраны металлической теркой гуайо, которую используют для натирания клубней маниока. Правое колено пульсировало, и, когда Флора попыталась выпрямить ногу, Ана застонала. Служанка ощупала сустав со всех сторон и голень под коленом.

— Не беспокойтесь, сеньора, не сломать. Большой синяк, и все.

В дверь постучали, и Ана напряглась. Вошла Инес, неся кувшин с холодной водой и тыквенный сосуд с ароматной мазью; на руке у нее висели сложенные салфетки. Она с любопытством взглянула в сторону постели, но Флора тут же укрыла Ану и загородила ее своим телом. Инес оставила все на прикроватном столике и удалилась с высоко поднятой головой человека отвергнутого, но не признавшего поражения.

Флора занялась синяками, и Ана уже не сдерживала слез. До вчерашнего вечера она никогда никого не била, а до сегодняшнего утра и на нее никто не поднимал руку — ни постоянно недовольная дочерью мать, ни строгий отец, ни даже непреклонные, мстительные монахини из монастыря Буэнас-Мадрес. До сих пор она думала, что жен бьют только пьяницы-простолюдины. Рамон же был из хорошей семьи, образованный и к тому же малопьющий.

«Это ты шлюха! — бросил он ей в лицо. — Ты сука! Ты!» — «Это была ваша идея! — крикнула она в ответ. — Ваша идея, чтобы я стала женой обоим».

Солнечный свет стал пробиваться сквозь щели в стенах, и удары колокола возвестили о начале трудового дня. В дверь опять постучали, и Флора вернулась с дымящимся кофейником.

— Инес приготовила для вас, — сказала она. — Дон Севере отослал Марту.

Ана задремала и проснулась от заливистого смеха Мигеля. Она закрыла глаза и прислушалась. Что Инес с ним делала? Щекотала или корчила рожицы? Ане не удавалось вызвать смех у своего сына. Даже когда она называла малыша ласковыми именами, его ангельские пухленькие губки, как у всех красивых детей, оставались сомкнутыми, а глазки — серьезными и внимательными, словно он не доверял ей. Ана понимала, что ребенок не способен на такие чувства, но она ничего не могла с собой поделать. Она была уверена, что мальчик не любит ее, и это ее угнетало.

Слева от кровати лежала Флора, завернувшись в складки гамака, словно в саван.

Ана попробовала встать — каждое движение отдавалось болью. Левое колено пульсировало. Она подняла руку и застонала от острой боли в грудной клетке. Левый локоть разогнулся с большим трудом, и Ана вздохнула, стараясь унять боль. Губы ее распухли.

Услышав стоны хозяйки, Флора подскочила к кровати:

— Позвольте помочь, моя хорошая.

Стоило служанке заговорить, как послышались торопливые шаги Рамона. Ана повернулась к открывшейся двери и через плечо Флоры увидела стоявшего на пороге мужа, словно ожидавшего, когда его пригласят войти. Их глаза встретились, и Рамон немедленно перевел взгляд на спину горничной.

— Уйди, Флора, — велел он.

Служанка обхватила Ану так крепко, что той стало больно. Рамон шагнул в комнату, не закрывая двери.

— Флора, ты можешь идти, — повторил он.

Служанка не двинулась с места, но Ана ощутила ее дрожь и отстранила ее от себя:

— Подожди в коридоре.

Флора неохотно отпустила Ану и попятилась к выходу, прикрыв руками живот. Рамон смотрел на пятившуюся горничную с недоумением, а когда, проходя мимо него, она скорчилась, он покраснел.

Ана заметила эту перемену и почувствовала удовлетворение, глядя, как неуверенно он шагнул в комнату, как взялся за столбик кровати, не решаясь подойти ближе. Его левая щека была расцарапана.

— Ана, мне так жаль! — наконец проговорил он, и Ане показалось, он сейчас расплачется.

— Тебе жаль! — огрызнулась она, глядя на свои ладони, сжавшиеся в кулаки. Ана распрямила пальцы и прижала к животу. — Тебе жаль! — снова сказала она, испытывая острую боль от каждого вдоха.

— Да, — произнес он дрожащим голосом, — мне жаль. Прости меня, любовь моя.

Рамон стоял у кровати, схватившись рукой за столбик, умоляя о прощении и надеясь получить его раньше, чем он подойдет ближе. Ана отвернулась, чтобы не видеть лица мужа, его нерешительности, не видеть, как безмолвно шевелятся его губы в жалкой попытке объясниться.

— Вон отсюда! — тихо сказала Ана, и Рамон вздрогнул, словно она закричала. — Негодяй! Подлец!

Флора заглянула в полуоткрытую дверь и быстро ретировалась. Рамон словно прирос к полу, его неподвижное тело походило на резной столбик кровати, за который он держался.

— Не смей так со мной разговаривать! — отозвался он. Губы его почти не шевелились, но в голосе Ана услышала тот же холод. Однако он по-прежнему стоял неподвижно, как будто невидимая стена разделяла их и он не мог ее преодолеть.

— Трус! Только трусы бьют женщин.

Показалось, сейчас Рамон одолеет эту призрачную стену, но вместо этого он ткнул пальцем в сторону жены:

— Клянусь, будь ты мужчиной, я убил бы тебя!

Сжав зубы, она смотрела ему в глаза. Он опустил руку, виноватое выражение вновь появилось на его лице, и он опять превратился в жалкое подобие обаятельного, веселого мужчины, которого она встретила почти пять лет назад.