Завсегдатай

Вот это неприятное в его биографии, как постоянный возврат к подлинной жизни, и заставляет его всякий раз чувствовать фальшь в игре актеров: «Это ведь несерьезно!» Ненатурально, несравнимо, мертво! Ведь только что все жили — девица, и гость, и знаменитости, вышедшие в тираж, — а тут, едва он закричал: «Мотор!», ударила хлопушка и затрещал оператор, всех как будто бы сковал страх, все онемели: «Вы требуете роли наперед, чтобы заучить те несколько реплик, достающихся вам по праву вашего таланта? Никогда! Жизнь наперед не заучивают, как не заучивают наперед и поведение…»

Но всегда находится человек, который успевает вовремя прийти к актерам на помощь. Он сидит на стуле за какой-нибудь старой декорацией, которую завтра уберут, в начищенных до блеска сапогах из реквизиторской, и едва актер зазевается или, не выдержав криков режиссера, решает незаметно уйти за бутафорскую дверь, как реалист тут как тут, берет за руку и наклоняется к уху: «Вы куда? Не срывайте съемок!»

Никто не знает, кто этот человек, но зато он всегда безошибочно почувствует в вас, идущем по коридору или сидящем в буфете, некоего стыдливого антипода, спросит: «Сколько на ваших?» — и многозначительно прибавит: «Срываете!»

Удивительно, но среди всех этих страстей, от которых кругом идет голова, вдруг возникали для Алишо ощущения грезового состояния, приходя из его ожиданий в реальность, сюда, в общество «вышедших в тираж» актрис. Их заботливость к другим, внимание и ласка напоминали ему то, что он чувствовал, когда, скажем, в детстве мать поправляла его одеяло, утешая коротким своим прощальным взглядом, — так в ряду желанных знаков, которые связывают любящих, появлялись и их знаки.

Частые их встречи, хождение в гости друг к другу, споры вокруг какого-нибудь старого подарка, японского медного божка или лечебных браслетов, снижающих якобы кровяное давление, разглядывание фотографий молодости, долгое чтение давних писем поклонников-зрителей — все это поддерживало в них веру; даже мелкие ссоры были так естественны в том сюжете, где одаренно играли милых, приятных.

И когда неожиданно возвращался успех к одной из «вышедших», если вдруг все видели ее в большой роли — как это случилось? кто помог? (все это держалось в глубокой тайне, ибо важен был сам успех, а остальное непристойно обсуждать), — и тогда все были трогательно заботливы, помогали молодому, одаренному, своим старым знакомым, подругам. Сидящие в перерывах в старинных креслах, найденных в реквизиторской, важно, с веерами в руках, и вмешивающиеся в работу режиссера, в сценарный банальный сюжет, они превращались в идолов, прикосновение к которым приносит защиту, умиротворение, все думали, что постылая работа кончилась и начнется теперь время творчества.

Но «лучшие времена» так и не наступали, все нервничали, возбуждались — дерзкий блеск в глазах, чрезмерная шумливость и смешливость, жесты и тайная зависть, слежка, как бы кто не обогнал и не занял лучшие места, две-три измены, четыре-пять свадеб за сезон, пока кто-то из своих в главной роли. Даже в просмотровом зале, где тушился свет, — место, где венчались все страсти и где для своего узкого круга показывали законченный фильм, — даже здесь они не могли еще прийти в себя, чтобы поверить увиденному, тому, что кадр, где кого-то из них снимали в толпе, — вырезан, как мешающий монтажу, а того, кто выкрикивал в лицо главному герою нечто вроде: «Да стоит ли так толкаться?!» — с чувством, как гамлетовское хрестоматийное «быть или не быть?», — просто выбросили из-за брака пленки.

И тогда случается это наваждение как трата актерских возможностей — ощущение Алишо своего нелепого вида в чужом пальто, дерзость и приставание к прохожим женщинам на улице — зрительный обман, приходящий в те короткие, прекрасные времена, когда одной из них (одному!) вдруг опять повезло в главной роли и была надежда для остальных…

2

Их спокойная, ровная супружеская жизнь приносила Алишо и Мариам больше неприятностей, нежели постоянные разрывы, уход надолго к родителям, разводы и примирения их легкомысленных знакомых; спокойствие это исподволь переходило в раздражение, не так сказанное слово, не так выраженный взгляд, и обсуждение этого, чтобы излить себя, а отсюда еще большие недоразумения и постоянная внутренняя нервотрепка, ибо в таком возрасте никто уже не мог меняться к лучшему. Так скрыто шла борьба за главенство; внешне ничего не происходило из ряда вон, того, что могло бы как-то окончательно прояснить отношения.

В глазах легкомысленных знакомых их супружество считалось все же очень удачным — ведь раздражения и ссоры по мелочам считаются в семьях чем-то само собой разумеющимся, а «тихое супружество» можно всегда принять за желанное, ибо такое супружество всегда бодрое на людях и ласковое при детях.