Завтра

Я хочу ответить, что мне не нужно долго, мне нужно всего до окна. Борис Дмитрич всегда подтянут, чист, аккуратен и улыбчив. Кажется мягким и добродушным, но когда нужно было восемь часов простоять, штопая меня, он сделал это, как наверняка делал уже не раз. Не знаю, что припасено в его голове для себя, но для каждого из нас он мощный маяк, ориентир, куда и как нужно жить.

Сейчас уже вечер, и если ходить можно будет завтра, почему бы не попробовать сегодня. Мухи подбадривающе жужжат.

Тыдыщ. Тыдыщ. Ходунки громко извещают все отделение о моих передвижениях. Каждый шаг, каждое движение отдается болью, которую не дислоцировать, потому что она везде. Я, как эти расшатанные, скрежещущие ходунки.

Слышу из соседней палаты, как некая Маргарита Васильевна переспала с соседским доберманом, и теперь он не смотрит на других сук, не спаривается, а только скулит. Хозяева псины хотят засудить бедную женщину, а у ведущего припасен еще какой-то сногсшибательный гость. Похоже на «Пусть говорят», но это не точно.

Не знаю, в студии ли доберман, но намереваюсь это выяснить. А заодно посмотреть в глаза этому глухому телеманьяку.

Останавливаюсь в дверях. Палата одноместная. Кто лежит на кровати не разобрать, но больше всего напоминает гигантский моток тюли.

– Бедняжка, – раздается голос за спиной. Это Варя, она сегодня дежурит, хорошая девочка, только нос сует везде и катетеры больнее других ставит. Может, это как-то связано.

– Ее к нам из ожогового перевели, долечиваться, – добавляет Варвара.

Теперь вижу, что да, это погорелица. «Белый бинт – Черное ухо», приходит на ум злая шутка.

– Аха хие хаут? – пытаюсь узнать у медсестры.

– Валентина, – отвечает та. – Валя.

– Хии-иха, – мотаю головой в сторону телевизора, вкладывая в это шестизвучие все накопившиеся вопросы.

– У нее вся семья в доме сгорела, – тихо произносит Варя, – муж, трое деток. Она сама чудом в живых осталась, обожженная вся. Борис Дмитрич сказал телевизор не выключать, наоборот погромче сделать, чтоб в себя не уходила. Пусть, говорит, бесит, это тоже чувства.

Борис Дмитрич разбирается в раздражителях.

– Я на посту буду, мне еще лекарства на утро подготовить нужно, – осматривает меня, прищурившись, – а вы не уходите далеко. И не шумите сильно.

Да ей хоть сейчас в медицинский стендап. «Не волнуйся, Варечка, я буду тут, под окнами. Обещаю лежать тихо».

На экране Гордон виновато пожимает плечами.

Тыдыщ. Тыдыщ. Тыдыщ. Незаметно подкрадываюсь к изголовью. Там, где нет бинтов, видно, как поиздевалось над ней пламя.

Кажется, мы – коллеги. Потерять все, заодно потеряв себя. Добро пожаловать в бутик бракованных людей, сестренка.

Сдаться? Уйти сейчас? Кому многое дано, с того особый спрос. Кажется, мне дано бесконечно много. Нас пугают судьбой, но судьба – это и есть мы, как бы вокруг ни пытались доказать обратное.

Я понятия не имею, что будет завтра. Но теперь я точно знаю, что оно будет. Шесть грустных букв, из которых выросло слово, полное надежды. Полное самой жизни.

Аккуратно поправляю одеяло и кряхтя поднимаюсь.

Она заслуживает шанс на жизнь. Я заслуживаю возможность уйти, но уйти не так. Не сейчас.

– Хпи. Я хафра ихьо хайду.

Я выключаю телевизор.