Завтра будет поздно

В цехе поднимался такой перезвон, что вздрагивали закопченные окна и дрожала земля. Савелий Матвеевич своим молотом отбивал мелкую дробь, указывал, куда надо ударить, а молотобойцы, взмахивая тяжелыми кувалдами, ухая, били по вязкому искрящемуся железу. Горячая окалина разлеталась во все стороны…

Это было какое-то буйное веселье спорого труда. Длилось оно минут пять-шесть. За это время вытянувшаяся, изменившаяся болванка, остывая, теряла цвет, становилась темно-вишневой, и ее вновь закладывали в горн для нагрева.

Взмокшие молотобойцы, тяжело дыша, подходили к баку с водой и утоляли жажду большими, жадными глотками. А Савелий Матвеевич, который не любил пить во время работы, говорил Васе:

— Только ты не думай водохлебствовать. Сила — она лишь в сухом теле держится.

Работали в кузнечном цехе с рассвета до сумерек. И только в субботу рабочий день заканчивался раньше. В субботу обычно бывала получка. Многие рабочие отправлялись гулять в ближайшие трактиры: кто в «Марьину рощу», кто в «Финский залив», а кто в «Ташкент» или «Россию». Любители выпить за чужой счет не раз зазывали и Василия:

— Эй, новичок, обмыть бы пора работенку. А то имени не получишь и в кузнецы не выйдешь.

Всякого новичка они звали «чудаком» либо «пскопским» до тех пор, пока тот не пропивал с ними всю свою получку, и только после этого его величали по имени, а иногда даже и отчеству. А если человек скупился на водку, ему устраивали всякие каверзы: гвоздями прибивали к верстаку рукавицы, прятали инструменты. Добивались они угощения и от Васи, но однажды Савелий Матвеевич строго предупредил вымогателей:

— Не цепляться к парню! Вам гулять, а он сирота — сам себя одевай, обувай, да еще бабку старую корми. И делу не вам его обучать. Ясно?

— Понятно, Савелий Матвеевич, да мы что… мы ничего… — смущенно забормотал один из подручных. — Пускай паренек работает.

Приставалы боялись Савелия Матвеевича, потому что в цехе люди ценились по мастерству — по умению точно и аккуратно работать. Тот, кто работал небрежно, делал много браку, слыл никчемным человеком и уважением не пользовался. Такому старые рабочие даже рта не давали раскрыть. «Ты сначала инструмент научись держать, — с презрением говорили они, — а потом рассуждай».

В субботу, после получки, Дема с Васей шли в баню, переодевались в чистое и всякий раз задумывались: куда же им пойти? Они знали, что некоторые заводские парни ходят в Огородный переулок играть в орлянку, другие же компаниями отправлялись в Екатерингофский парк задевать девушек-копорок и горланить под гармошку песни, а третьи — разбредались по трактирам пьянствовать.

Васе нравились туманные картины про войну, сыщиков и разбойников, которые показывали в кинематографе. Однажды он уговорил Дему съездить на Петроградскую сторону. Там, за Невой, был огромный зверинец, а рядом с ним — Народный дом, с кривыми зеркалами, «чертовым колесом», разными играми на призы, качелями и «американскими горами».

Дема поехал с неохотой. Он не любил ездить в трамвае по городу, тут всякий норовит унизить рабочего парня: «Куда прешься? Еще перемажешь кого. Не видишь — люди сидят. Напустят тут всяких, только за карманом поглядывай». Не полезешь же драться с обидчиками, когда городовых полно?

Доехали до зверинца. Отдав по двугривенному за входные билеты, парни часа два разглядывали диковинных зверей и птиц. Покормили морковкой слониху, посмеялись над бурым медведем, вытворяющим всякие штуки, чтобы выпросить конфетку, и долго стояли у клетки с обезьянами, похожими на маленьких уродливых человечков.

Съев по горячему бублику у входа, парни пошли в Народный дом, светившийся разноцветными огнями.

В саду играла музыка, высоко взлетали качели, кружились бумажные фонарики и седоки на каруселях.

Возле «стреляющей кузницы» толпились подвыпившие посетители, пробовавшие свою силу. То один, то другой размахивался и с придыхом бил молотом по обкованному клину. После каждого удара меж высоких стоек взлетала железная стрела с пистоном на кончике. Если стрела касалась железной перекладины наверху, пистон громко щелкал. Но никому не удавалось разбить пистон. Стрела поднималась на три-четыре аршина и падала.

— Стукнуть, что ли, разок? Чем черт не шутит, — шепотом сказал Дема.

— Давай! Будем платить пополам, — предложил Вася.

Дема уплатил гривенник, взял поудобней в руки длинную рукоятку молота, размахнулся и ударил в центр клина…

Стрела, казалось, долетела до железной перекладины, но выстрела не послышалось.

— Ого! Силен парень! — удивились стоявшие вокруг зеваки. — А ну, еще хвати!

Готовясь ко второму удару, Дема снял куртку, поплевал в ладони, широко расставил ноги и, высоко вскинув молот, ахнул им изо всей силы…

Стрела взвилась к перекладине, и пистон звонко щелкнул.

— Ай да парень! Молодчага, — одобрительно загудели в толпе.

Дема распалился.

— Поставь еще монету! — сказал он Васе.

Третий удар был таким же ловким и сильным.

— Вали, парень, все призы заберешь! — хохоча, советовал кто-то из зрителей.

Дема хотел было ударить четвертый раз, но хозяин «стреляющей кузницы» сердито остановил его: