Завтра будет поздно

С этого дня жизнь его осложнилась. Днем Аверкин занимался своими обычными делами, а под вечер, словно на свидание, спешил к заводу «Айваз» и ждал, когда появится Катя Алешина. Чтобы не быть узнанным, он менял пальто, шапки, шляпы, приходил то в очках, то с наклеенными усами, то с бородкой.

Катя обычно появлялась на улице после того, как расходились последние рабочие со смены. И всегда шла одна, без подруг и товарищей. Это затрудняло слежку, но Аверкин не огорчался: «Хорошо, что никого нет, значит, свободна». Стоило ей показаться из проходной, как у сыщика начинало учащенно биться сердце. Эх, если бы он мог подбежать к ней, подхватить под руку и пойти рядом! А тут приходилось прятаться и невидимкой следовать за девушкой по темным улицам и переулкам.

За две недели слежки сыщик узнал адреса двух новых конспиративных квартир, но это не радовало его: Аверкин боялся подвести Катю. Он даже начальству своему не доносил о том, что напал на след новых подпольщиков. Не зная, как лучше поступить, чтобы не потерять девушку и в то же время продвинуться по службе, Виталий решил пойти к своему старшему брату — Всеволоду. Тот был ловок на такие дела и мог подсказать, как действовать похитрей.

Всеволод в свои двадцать семь лет сумел добиться многого: он закончил юридический факультет и числился следователем по особо важным делам. Правда, он свысока поглядывал на недоучившегося младшего брата, но с готовностью давал всякие советы, так как сам нередко пользовался услугами охранки. Услышав, что Виталий влюбился в простую работницу, он сперва удивленно вскинул брови, потом снял с переносицы пенсне и захохотал.

— Поздравляю! Блестящее начало карьеры, — сказал он.

— Ты не смейся, — угрюмо буркнул Виталий. — Она бы и тебе понравилась.

ЛОКАУТ

Степанида Игнатьевна, невысокая, рыхлая старушка, принялась тормошить внука, когда на улице едва забрезжил рассвет.

— Вставай, Васек, вставай… Ишь заспался! На работу пора.

Руки у нее холодные как ледышки. Она всю ночь простояла в очереди за хлебом и забежала домой лишь на несколько минут, чтобы обогреться.

Вася лег в постель в первом часу ночи. Он не выспался. Голова была тяжелой, глаза слипались. Керосинка коптила, от копоти першило> в горле.

— Мы бастуем, — сонным голосом сказал юноша и, повернувшись лицом к стене, натянул одеяло на голову.

Это сообщение не удивило бабушку: за последнее время многие цехи Путиловца бастовали. Прижав озябшие руки к теплому чайнику, она ждала, когда закипит вода, и прислушивалась к разноголосому завыванию первых заводских гудков. За сорок лет жизни в Чугунном переулке Степанида Игнатьевна привыкла узнавать их по голосам. Вот загнусавил завод резиновых изделий «Треугольник», его перебил «Тильманс», и гудок его слился с задыхающимся гудком «Анчара». Тонко запела Екатерингофская мануфактура А зычного путиловского баса не было слышно. Старушка встревожилась: этакого еще не бывало. Даже в дни забастовки и то Путиловец гудел в урочное время: авось кто не выдержит безденежья и выйдет на работу. А тут молчок.

— Васек, ваш-то не гудит, не стряслось ли что… Сходил бы на завод.

Юноша отбросил одеяло, приподнял взлохмаченную голову и прислушался. Путиловец действительно не гудел.

«Что же случилось? — не мог сообразить Вася. — Неужели наши захватили кочегарку и не дают включить гудок? А как же солдаты? Не дерутся ли там?»

На заводе работало несколько тысяч солдат, присланных взамен уволенных рабочих. Кроме того, на охране завода стояла рота измайловцев. Солдаты не допустили бы забастовщиков к кочегарке.

Вася соскочил с топчана, быстро оделся и, не умываясь, хотел было бежать на улицу, но старушка удержала его:

— Куда же ты, шальной? Чайку хоть выпей.

Игнатьевна наполнила кружку кипятком, — подкрашенным брусничным настоем, и положила на стол черный ржаной сухарь.

Обжигаясь, юноша торопливо глотал несладкий чай и с хрустом жевал сухарь.

В доме уже проснулись все жильцы. Наверху скрипели половицы. За стеной на кухне слышались всплески воды, с другой стороны доносились натуженный кашель и детский плач. Дом был наполнен людьми от подвала до чердака. Чуть ли не в каждой комнате ютилось по две-три семьи, а одинокие рабочие снимали в этих семьях углы и койки. Лишь Вася с бабушкой жили в отдельной клетушке у кухни, так как хозяин дома, бакалейщик Хомяков, приходился им каким-то дальним родственником.

Игнатьевна тоже уселась пить чай и искоса поглядывала на повзрослевшего внука. Сейчас он был особенно похож на своего отца. Он так же хмурился, сдвигал густые брови. Прядка чуть вьющихся каштановых волос спадала на высокий лоб, а на твердом, словно раздвоенном подбородке резко выделялась ямочка.

«Весь в Степана, — думала Игнатьевна. — Такой же серьезный, в плечах раздался и ростом — мужчина. Только худущий очень. Подкормить бы надо. Ведь только семнадцать лет миновало. Расти еще будет».

— Надолго ли забастовали? — спросила она.

— Не знаю, — хмурясь, ответил внук. — Директор прогнал наших делегатов и фронтом грозился. Подумаешь, испугал! Решили не выходить сегодня.