Завтра будет поздно

Вокруг Петрограда рылись окопы, строились заграждения. Революционные отряды занимали ближние подступы к городу, разбирали железнодорожные пути и высылали своих агитаторов навстречу казакам.

Аверкин несколько дней готовил группу погромщиков, которым поручалось спровоцировать беспорядки, но, когда накануне празднования он поздно вечером явился к брату, тот вдруг сказал:

— Завтра ничего не будет. Воздержимся. Людей пока не распускай, пригодятся. Очередная истерика! Керенский, который знал о заговоре, вдруг решил стать разоблачителем: арестовал представителя Корнилова и на заседании Совета министров потребовал для себя чрезвычайных полномочий. Видимо, произошло идиотское недоразумение. Надеюсь, через день-два выяснится. Ты жди.

— Кто же нам теперь платить будет?

— Наша жизнь с тобой вроде картежной игры. Вот тебе двести рублей, прибавь свои и… пошли ва-банк. Надо рисковать.

Виталий выдал агентам деньги, а те от скуки в два вечера пропили их.

Пьянствовали в столичных ресторанах и офицеры, засланные из ставки в Петроград. Все они ждали сигнала, а его все не было.

Наконец брат вызвал Виталия к телефону.

— Немедля распусти свою группу и исчезни, — приказал он. — Ко мне не приходи, позову, когда понадобишься.

СКОРЕЙ В ПИТЕР

Приехавший из Петрограда в Гельсингфорс Александр Шотман был необычайно возбужден.

— Мы на коне! — похвастался он Ильичу. — Почти всех выпустили из тюрем, кончается подполье. Скоро вас опять встретит почетный караул.

С забавными деталями он рассказал, как перетрусивший Керенский позволил большевикам открыто вооружать рабочие отряды.

— Мы оказались самыми деятельными, — продолжал радоваться Шотман. — Теперь у большевиков небывалый авторитет. Меньшевики и эсеры, видя, как трясутся их вожаки, рвали свои партийные билеты. «У вас народ дружней, — говорили они нам. — Заодно драться будем». Корниловцы не дошли до Питера. Наши агитаторы распропагандировали их в пути. «Дикая дивизия» отказалась драться с рабочими, а казаки взяли да и арестовали своего генерала Крымова.

— Все же из подполья выходить еще рано, — заметил Ленин. — Керенские быстро опомнятся, раз опасность миновала. Нужно сделать так, чтобы все оружие осталось у рабочих, тогда мы сумеем не только взять власть, но и отстоять ее.

На радостях Владимир Ильич приготовил омлет с сыром и заварил крепкий чай. Когда пришел Ровно, они вместе уселись ужинать. Разливая чай, Владимир Ильич поинтересовался: почему враждебная «Биржевка» расхваливает кронштадтских моряков?

— Да, да, матросов встречали с радостью, — подтвердил Шотман. — Поставили охранять самые важные пункты. Произошла забавнейшая история. Керенский, приметив вооруженных моряков в Зимнем дворце, решил, что кронштадтцы одумались. Благосклонно улыбаясь, он принялся пожимать им руки и лукаво спросил: «Я только не понимаю, как у вас совмещается несовместимое: охраняете меня, а подчиняетесь Ленину?» Один из матросов вскинул руку к бескозырке, щелкнул каблуками и с невозмутимым видом ответил: «Простите, господин министр-председатель, мы не вас охраняем, а стоим на революционной вахте и смотрим, чтобы кто-нибудь из тех, кто сейчас во дворце, не переметнулся бы к Корнилову». Говорят, Керенский прямо взвился по лестнице и приказал адъютанту: «Убрать матросню! Она мне на нервы действует».

На следующий день Шотман сходил к депутату Вийку и сказал:

— Надо бы найти для Ленина жилье с хорошей хозяйкой, а то ведь стыдно, что за ним некому присмотреть.

Вийк, нахмурив лоб, задумался.

— Может, к Усениусам поселить? — спросил он. — У них пока пустует комната. Мария обедом накормит и белье постирает.

Они сходили к Усениусам, договорились об оплате и вдвоем помогли Владимиру Ильичу перебраться в новую квартиру.

Но в гостеприимной семье гельсингфорсского рабочего Владимир Ильич пожил недолго. Неожиданно появился постоянный жилец Усениусов, поэтому пришлось спешно собрать свои пожитки и отнести обратно на Хагнесскую площадь. А у Ровно вот-вот должна была вернуться из деревни жена.

Стали подыскивать другое жилье. Наконец нашли удобную комнату в квартире железнодорожника-машиниста Артура Блумквиста. Железнодорожник состоял в рабочей организации финских шведов и считался надежным товарищем. Блумквисты детей не имели. Жена машиниста Эмилия с готовностью согласилась принять жильца. Хозяйка не знала русского языка, а Ильич — финского и шведского. Объясняться приходилось жестами или ждать вечера, когда появится с газетами Ровио.

У Блумквистов жилось лучше, чем у Ровио, но здесь одолевало чувство одиночества. Эмилия была заботливой хозяйкой. Она содержала квартиру в чистоте, готовила вкусные обеды и делала все, чтобы Ленину хорошо работалось. Но добрая женщина была чрезмерно стеснительной, казалось, будто ее вовсе нет дома. Владимиру Ильичу не с кем было перекинуться словом, отвести душу, посмеяться. И так целые дни, потому что Ровио теперь забегал лишь на несколько минут.