Завтра была война (сборник)

– Ну, ты сам посуди, лейтенант, куда нам такая обуза? – приглушенно говорил Небогатов. – За внешним обводом – поле, там по-пластунски километра два ползти придется. Сможет она ползти?

– С хромой-то ногой! – вставил ефрейтор.

– О чем вы говорите! – громко сказал Плужников, уже с трудом сдерживая гнев. – О себе вы все время говорите, только о себе! О своей шкуре! А о ней? О ней подумать вы способны?

– Тут думай не думай…

– Нет, будем думать! Обязаны думать!

– Не подойдешь ты к домам, – со вздохом сказал сержант. – Ну, никак не подойдешь, понимаешь? Совались мы, пробовали: везде патрули, везде охрана. Что ночью, что днем. До сих пор оцепление вокруг крепости держат, до сих пор нашего брата вылавливают, а ты говоришь: думать.

– Мы – Красная армия, – тихо сказал Плужников. – Мы – Красная армия, это вы понимаете?

– Красная армия?.. – Ефрейтор громко, зло рассмеялся. – Ты еще комсомол вспомни, лейтенант!

– А я его не забывал! – крикнул Плужников. – Вот он, билет, здесь, на сердце! Я его вместе с жизнью отдам, только вместе с жизнью!

– Нету больше Красной армии! – заорал Климков, и непрочное пламя коптилок забилось, заметалось над столом. – Нету Красной армии, нету никакого комсомола! Нет!

– Молчать!

Стало вдруг тихо. Небогатов усмехнулся:

– Командуешь?

– Не командую, а приказываю, – сдерживаясь, негромко сказал Плужников. – Как старший по званию. Приказываю провести разведку, найти возможность пробраться в город и доставить туда девушку. А потом будем думать о собственной шкуре.

– Такой, значит, разговор? – продолжая улыбаться, спросил Небогатов. – А если не подчинимся? Доложишь по команде? Рапорт напишешь?..

– Подожди, Толя, – перебил Климков. – Глупо ссориться: нужны ведь друг другу.

– А мы не ссоримся…

– Ближайшая задача: переправить Мирру в город. Все остальное – потом.

– Не пойму, кто ты: дурак или контуженый?

– Тихо, Толя! – Ефрейтор перегнулся через стол. – На кой хрен тебе эта калека, лейтенант? Была бы деваха стоящая, я бы еще понял: жалко товар. А эту колченогую…

Заросшее лицо было совсем рядом, и Плужников коротко, не замахиваясь, ударил в него кулаком. Ефрейтор отпрянул, рука его метнулась к рукоятке кинжала. Плужников схватил автомат, рывком взвел затвор:

– Руки на стол!

Ефрейтор медленно отпустил рукоять, сел, положил перед собой большие жилистые руки. Плужников знал, что диски их автоматов пусты, но их было двое, а он – один.

– Сволочь, – тяжело дыша, сказал Климков. – Дерьмо ты, лейтенант. Окопался тут с бабой… Войну пережидаешь?

– Выходи по одному через лаз! – резко скомандовал Плужников. – Предупреждаю, что не шучу: автомат у меня заряжен.

Он повел стволом в сторону заваленного выхода, коротко нажал на спуск. Сухие выстрелы оглушительно прогремели в каземате. Небогатов и Климков встали.

– Мы не можем уйти без оружия, – тихо сказал Небогатов.

– Берите свои автоматы.

Они молча подняли пустые ППШ. Климков первым подошел к лазу, потоптался, хотел что-то сказать, но не сказал и вылез из каземата.

– Выход наверх – направо, в самом конце, – сказал Плужников сержанту.

Сержант молча кивнул. Он стоял у самого лаза, но уходить пока медлил.

– Ну, чего застрял? Кончились наши разговоры.

– Ты обещал патронов, лейтенант. Дай патронов, и мы этой же ночью уйдем из крепости.

Плужников молчал.

– Будь человеком, лейтенант, – умоляюще сказал Небогатов. – Мы же сдохнем здесь без патронов.

Плужников прошел в темноту, ногой придвинул к сержанту непочатую цинку. Металл нестерпимо резко проскрипел по кирпичному полу.

– Спасибо. – Небогатов поднял ящик. – Мы уйдем этой ночью, слово даю. А только ты все равно дурак, лейтенант.

И нырнул в лаз.

Плужников машинально поставил автомат на предохранитель, сунул его на обычное место – он всегда оставлял его возле лаза, вернулся к столу и тяжело опустился на скамью. Он не думал, что Климков и Небогатов, зарядив в подземелье оружие, ворвутся в каземат, но на душе его было тяжело. Недавняя и такая яркая радость от неожиданной встречи сменилась тупым отчаянием, и переход этот был столь внезапен, что Плужников вдруг словно обессилел. Словно эти двое украли, вырвали из него и унесли с собой часть его веры, и эта потеря была ощутима до ноющей физической боли. Гнев его прошел, осталась смутная, гнетущая пустота и эта ноющая боль в сердце. Кто-то порывисто вздохнул. Он поднял голову: рядом стояла Мирра.

– Ушли, – вздохнул он. – Я патронов им дал. Хотят этой ночью из крепости вырваться.

– Я не могу стать на колени, – дрожащим, словно натянутым голосом вдруг сказала она. – Я не могу стать на колени, потому что у меня протез. Но я стану, когда сниму его. Я стану на колени, я…

Рыдания перехватили горло, и она замолчала. Стояла рядом, тиская у груди руки, кусала прыгающие губы, а по лицу текли слезы. Он протянул руку, чтобы вытереть их, а она схватила эту руку и начала исступленно целовать ее. Он испуганно рванулся, но она не отпустила, а крепко двумя руками прижала к груди. Как тогда, в подземелье, только тогда эта его рука держала взведенный пистолет.

– Я боялась, я так боялась.

– Что уйду с ними?