Завтра нас похоронят

— У меня есть другие дела. А зачем Вэрди эти очки? И почему она не пришла сама?

— У неё тоже есть другие дела, — мстительно отозвался мальчик и увидел, как дочь Леонгарда нахмурилась. Ал нажал две кнопки и через решётку протянул Сильве очки: — Надень их, увидишь много интересного.

Она посмотрела на него с сомнением, но подчинилась. И через полминуты удивлённо спросила:

— Что за нитки?

— Поэтому я и пришёл. Так ты точно ничего не знаешь?

— Ничего. — Сильва вернула очки и подняла воротник повыше. — Но если это действительно нужно Вэрди, я могу попытаться узнать. Отец почти ничего с работы не держит в доме, но материалы по некоторым старым проектам можно найти на верхних полках его шкафа.

— А когда ты сможешь? — нетерпеливо спросил Ал.

— Может, на следующей неделе, когда он снова пойдёт на работу. Не приходи сюда, я сама вас найду, понял?

Она говорила холодно. Алан видел, что девочка расстроена. И неожиданно для самого себя сказал:

— Кое-что Вэрди всё-таки просила тебе передать.

Дочь Леонгарда чуть оживилась:

— И что же?

Алан молча сделал ей жест приблизиться. И когда её лицо оказалось возле самой решётки, быстро поцеловал холодную щёку:

— Пока, Сильва.

И, развернувшись, припустил вдоль забора, провожаемый оглушительным лаем собак. Пробежав метров шестьдесят, он остановился. Алан был вполне доволен собой и надеялся, что Сильва его не обманет. Она почему-то встревожилась, и он это увидел. Определённо… она что-то знала.

— Эй, мальчик! Мальчик!

Низкий голос заставил Алана вздрогнуть. Он повернул голову и увидел, что напротив затормозил белый автомобиль, за рулём которого сидит светловолосый черноглазый мужчина лет пятидесяти. Сердце у Алана упало: это был Чарльз Леонгард. И он явно смотрел на очки, которые Ал нахлобучил себе на лоб. Не отвечая, мальчик стремительно рванулся с места и нырнул в ближайший переулок. И только пробежав несколько кварталов до самой окраины, решился остановиться.

6. Дикая

Город, расстилавшийся внизу, был жалким зрелищем. Старинные здания, разрушенные ещё во времена Большой Войной, по-прежнему являли собой руины. А типовые блочные дома выглядели разбросанными на грязной дороге картонными коробками.

Говорили, что раньше город был красивым, особенно центр. И его сердце — большой двухбашенный собор, древний, построенный из потемневшего песчаника — до сих пор билось. По крайней мере, так казалось Джине, стоявшей на самой верхней его площадке, там, куда никто не приходил, вот уже долгое время.

Кошка усмехнулась. Кажется, за эти четырнадцать лет они с братом серьёзно преуспели: сменили грязную лачугу, где жили с бабкой, на это прекрасное сооружение. Да… даже ей, ненавидевшей в школе историю, собор казался прекрасным. И каким-то звериным чутьём Джина ощущала тепло и трепет тысяч сердец — всех людей, когда-либо преклонявших колени там, внизу, среди фресок и скульптур.

Кошка презрительно скривила губы: сама она никогда не преклоняла колен ни перед сильными людьми, ни тем более перед каким-то там невидимым Богом.

И всё же что-то всегда влекло её в этот собор, на эту площадку, в тень огромной статуи архангела… Джина не верила в ангелов. Но здесь ей было спокойно. Здесь она не боялась.

Впрочем… она и так редко боялась. Почти никого, кроме…

Джина с ненавистью посмотрела на браслет на руке. Тонкая полоска из неизвестного металла. Чем она только думала, когда этот доктор предложил им с Леоном работать на него? Наверно, её ослепила сумма. Пятьсот тысяч марок. Этого им хватило бы на то, чтобы вырваться из страны и потом уплыть далеко-далеко на пароходе, как она и хотела. Конечно, она на всё согласилась. И не знала, для чего нужны эти браслеты. Доктор сказал — они сбивают полицейские сигналы и не позволяют их засечь. Но очень скоро она поняла — доктор соврал.

Ублюдок с его непонятной машиной из подвала. Машиной, от которой у Кошки начинали дрожать ноги, и всё обрывалось внутри. Она видела, как эта штука работает, иначе чёрта с два она бы слушалась и сидела сейчас, не высовываясь. Но когда она заупрямилась в прошлый раз, Леонгард спустился в подвал, нажал какую-то кнопку на огромном накрытом куском ткани ящике и…. следующее, что помнила Джина, — как ноги у неё подломились, и она кубарем катилась по лестнице. Горло у неё сдавило так, что вместо того, чтобы кричать, она лишь хрипела, пытаясь за что-нибудь уцепиться. А боль, которую она чувствовала, ударяясь рёбрами о ступени, была ничем в сравнении с той, что раздирала ее изнутри. Сверху она слышала сдавленное рычание Леона и, даже теряя сознание, протянула к нему, наверх, руку… но через несколько секунд уже рухнула к ногам Леонгарда.

— Мерзавец, — прошипела она, поднимая на него глаза.

А за спиной учёного, на странном ящике, горела красная лампочка.

— Ну что… будете слушаться меня, фройляйн Кац? — улыбка совсем не была похожа на оскал. Она была ровная. Почти отеческая… если бы у Джины был отец.

— Пошёл ты, — Джина приподнялась на локтях и плюнула ему под ноги. И рухнула от новой вспышки боли.