Завтра наступит, я знаю

Она осторожно прикрыла книгу, осторожно отложила её на тумбочку, осторожно, будто голова грозилась вот-вот взорваться забытой болью от малейшего движения, откинулась на подушку. Уставилась в потолок, на уже знакомую, змеящуюся по диагонали трещину.

Слишком много историй…

Почему её так растревожила эта фраза? Отчего ей неловко, стыдно, как… как отличнице, понявшей внезапно, вдруг, уже сдавшей тетрадь с домашним сочинением, что на самом-то деле она спорола полную фигню, что ждали от неё другого, принимая за взрослого, серьёзного человека, и скоро учитель откроет её работу в предвкушении чего-то выдающегося, но разочарованно отбросит ручку, даже не зная, что поставить. Двойку вроде бы рука не поднимается, а на троечку не тянет, даже с огромным минусом…

Вот ведь живут иногда люди: не только персонажи, но и вполне себе реальные, живые люди. Копни их прошлое – а там!.. На сотню романов и столько же джезв «Огненного рая»² наберётся. А то и больше.

И те самые полированные футляры с атласной подкладкой и вонючими лилиями, в которые однажды замуруют их тела в двух метрах под землёй, их совершенно не пугают. В отличие от Регины. Потому что им некогда. Вот ещё – о какой-то ерунде думать, когда жизнь ярка, полна и кажется бесконечной.

А у неё самой найдётся ли хоть одна история? Не смешной случай, не курьёз, над которым можно поржать в курилке или на сабантуйчике, не сплетня – а История с большой буквы, которую не стыдно рассказать даже незнакомцам. Та, что раскрыла в тебе неизвестные раньше чувства, подтолкнула к подвигу или просто к хорошему делу, красивому решению, гениальной мысли. Чтобы тобой тихо восхитились и втайне, а то и открыто позавидовали.

Даже незамысловатые байки об амурных победах бывают порой искромётны и поучительны. Даже враньё об охотничьих и рыбацких подвигах. А уж если выпадет рассказать о спасении… пусть не мира, но хотя бы лошади, угодившей в трясину, или старушки, у которой под рукой не оказалось нитроглицерина; или о выуженном из бассейна, нахлебавшемся с испугу новичке – в глазах слушателя ты уже Герой.

Регина, поначалу шутки ради, как бы красуясь перед собой, попыталась выудить из памяти нечто подобное. Не смогла. И вот тогда-то испугалась в первый раз.

Вроде бы она отлично помнила свою жизнь, лет до тридцати не особо изобилующую событиями, но и не скучную. Правда, слишком монотонную и правильную, с почти идеальными и невероятно скучными родителями… Немного деспотичными, в чём она решилась признаться лишь несколько лет назад. Тридцатилетие своё, к примеру, помнит, и то, как, взбесившись от фальшивых поздравлений и фальшивых улыбок маминых подруг – чего припёрлись на дочкин юбилей, делать нечего, что ли? – впервые в жизни закатила истерику. Наорала на мать, что, в конце концов, пусть всех этих тёток приглашает на свой день рождения, а ей хочется видеть тех… кого хочется. Помнит, как перехватила у выхода Жанку, на которую напустилась родительница, попрекавшая дурным влиянием, как сбежала с ней из дому. Думала, что до вечера, оказалось – навсегда. Как через месяц выскочила замуж. Как через полгода развелась, когда вдруг поняла, что увлечение новоявленного супруга готикой, чёрной магией и мессами на самом деле не чудачество, а самая что ни на есть шиза: доверить такому папочке возможных детей она бы ни за что не решилась. Отбилась кое-как от Олежкиных родителей, которые едва не на коленях умоляли не бросать сыночка, угодившего, оказывается, уже в третий раз в психушку. Да вы что, ребята, я жить хочу! И жить нормально, с нормальным мужем; а такое не лечится! Да, выходит, не любила, по глупости за него выскочила, да, простите, ну, так получилась, мерзавка я и сволочь… Простите, люди добрые.

Развод помнит. Кочевания по квартирам. Молчание родителей. Потом, когда её повысили до директора по персоналу на крупнейшем в области металлургическом комбинате, когда вполне легальный, заслуженный собственной головой – а не иным местом! – заработок позволил обзавестись, наконец, собственным жильём, она почувствовала себя, наконец, состоявшейся, независимой…

И одинокой.

И мудрой.

И готова была поехать в знакомый до боли дом, с цветами и слезами, оставалось лишь дождаться, когда постаревшие и, наверняка, тоже одинокие папа и мама вернутся из Египта…

… но вместо катарсиса прощения – лишь похоронить их. Так и не успев проститься. Ведь с тем, что остаётся после авиакатастрофы, особо не поговоришь, да и в лицо не глянешь в последний раз. Хорошо, если будет что-то вмуровать в стену колумбария. Хоть прийти потом, вглядеться в молодые лица на фотографии… Общайся теперь, сколько хочешь.

Почти пять лет прошло…