Завтра наступит вечность

Мы пользуемся, не понимая. На том стоим. Программисту нет дела до того, как в кристаллах процессора электроны преодолевают потенциальные барьеры. Корпорация увлеченно грабит Клондайк, даже не подумав хотя бы раз запустить на эту планету не старательскую, а исследовательскую экспедицию. Или вот автомат. Он может стрелять. Многим известны его ТТХ, приемы разборки-сборки и ухода за ним. Но многие ли знают, что его ствол, к примеру, состоит из мельчайших кристалликов стали, что кристаллы эти относятся к кубической системе, ориентированы хаотично, а между ними имеются аморфные прослойки, что электронный газ в межатомном пространстве вырожден, потому что пытался обмануть принцип Паули… А главное, стрелку не нужно ничего этого знать, более того – знать вредно. Опасно для жизни. Стрелок должен прятаться, выцеливать, нажимать на спусковой крючок, и это нажатие иной раз заставляет историю идти по-другому…

Точно так же мы ничего не знаем о Лазе, но это не мешает нам его эксплуатировать… когда он хочет быть эксплуатируемым. А если нет? Если он никогда больше не захочет?

Мысль была скверная, и я ее выгнал. Все равно от нас ничего не зависит. Мы можем только выжить по примеру того бедуина, больше ничего. Но уж этим мы будем заниматься всерьез!

Пока я сидел просто так, а Стерляжий сидел орал на меня, Надя с Аскольдом вытоптали и выщипали траву шагов на пять вокруг нас. От змей. Правда, ни одной змеи нам до сих пор не встретилось, но, может, мы плохо смотрели. Может, тут водятся ядовитые пауки. Так что Стерляжий, выпустив в меня последний заряд, предосторожность одобрил, и я тоже, только молча. Если опасная фауна не кишит, это еще не значит, что ее нет вообще. Допустим, оказавшись внезапно нагишом в Арктике, ты имеешь куда больший шанс примерзнуть задницей к торосу, нежели угодить на обед к белому медведю, – а только карабин все равно не помешает. И круговой обзор тоже.

Пока я обдумывал все эти мысли и представлял себя восседающим то на бархане, то на торосе, вокруг меня, оказывается, развернулся диспут. От нечего делать я стал прислушиваться.

– Такого не бывает, – говорил Аскольд. – Идентичности биоты не может быть из самых общих соображений. Никогда. Даже при полной идентичности условий существования. Лично я думаю, что мы попали на Землю, только прошлую. Перенеслись не в пространстве, а во времени.

Мы обалдели. Потом я криво ухмыльнулся и вопросил:

– В мезозой, что ли?

– Дался публике этот мезозой, – поморщился Аскольд. – Нет, я уверен, что мы скакнули не так далеко – в плейстоцен, наверное. В самом крайнем случае в поздний плиоцен.

Хотел я ему сказать, чтобы он не выражался, а то в ухо получит, но Надя упредила:

– Это сколько же миллионов лет? – а у самой глаза круглые-круглые.

– Не больше трех-четырех. Сущая ерунда.

Я закашлялся, как будто вдохнул мошку, чего не могло быть из-за дыхательной маски. Кому как, а мне что четыре миллиона лет, что четыреста – без разницы. До нашего родного времени все равно не дожить.

– В плиоцене по Земле бродили уже более-менее привычные нам звери, – пояснил Аскольд. – Как-нибудь перебьемся.

– Надеюсь, – прогудел Стерляжий. – Я только никак в толк не возьму: почему ты решил, что мы на Земле?

Знаете, как альбиносы краснеют? Они и так нежно-розовые, а как кровь им в лицо пойдет, так начинают еще больше розоветь. Розовеют, розовеют, а вот красными отчего-то не делаются, не говоря уже о багровых тонах. Багроветь – тут Стерляжий специалист.

Наверное, Аскольд решил, что начальство чего-то не поняло. Он пустился объяснять вторично.

– Ночью увидим, Земля или не Земля, – прервал я его, – если небо тучами не затянет.

– Рисунок созвездий? За четыре миллиона лет…

– Луна, – сказал я, и Аскольд завял. – А еще вот что…

Я вынул компас. Стрелка болталась, как хотела, не оказывая предпочтения ни одной из сторон света. У планеты не было магнитного поля.

Часов через шесть, когда солнце уже клонилось к закату, я с наслаждением содрал с себя дыхательную маску и вдохнул полной грудью. Воздух оказался вполне приемлемым. Пахло горячей степью, пряными травами. Мне очень хотелось пить, и остальным, думаю, тоже.

– Надень сейчас же! – вскинулся Стерляжий.

– Поздно, – возразил я, – и смысла нет. Фильтр в этом наморднике не вечный. А пить-есть ты как будешь? Так что считай меня подопытным кроликом и наблюдай: помру – не помру…

Он поворчал и заткнулся. Спустя два часа я не помер, не начал хрипеть, не покрылся черной сыпью с ног до головы, и Надя последовала моему примеру. Я дал ей напиться воды и напился сам – теперь не видел смысла терпеть жажду. Аскольд буравил меня ненавидящим взглядом. Он продержался до полуночи, а вскоре после него сдался, сорвав намордник, Стерляжий – черт с вами, помирать так помирать – и надолго присосался к фляге, булькая и отдуваясь.

Луна у этой планеты и вправду была – маленькая рыжеватая горошина раза в три меньше нормальной Луны, притом начисто лишенная темных пятен лунных морей. Рисунок созвездий… да что говорить о рисунке, когда луна чужая, подмененная. Да еще ржавая, как днище старого ведра!