Завтра не наступит никогда

Машу никто не услышал. Строго и в последний раз предупредили и ушли. Пятый их визит оказался последним. Последним для них с Гаврюшкой. Тогда она нарвалась на приглашение заведующей отделом бытовой химии, отмечавшей свой семейный юбилей. Отказать было нельзя. Обиды та не прощала.

И Маша приглашение приняла, притащив в подсобку и Гаврюшку. Выпили, закусили, потом снова выпили. Да, она перебрала немного. К тому же целый день на ногах с этой непрерывной выкладкой товара. Много ли ей было надо на голодный-то желудок? Развезло маленько. Добрались до дома, не успели с сыном вещи в шкаф убрать, как стук в дверь. И все…

После этого ее жизнь закончилась. Она бросила работу, потому что надо было следить за Звягинцевой. Перестала отнекиваться от назойливых приглашений, а чего не выпить, терять-то теперь нечего. Тем более что новые друзья и приятели оказались все сплошь с пониманием и сочувствием и разделяли ее жгучую ненависть к рыжеволосой суке, по милости которой она лишилась ребенка.

– А ты возьми и убей ее, Маш, – посоветовал как-то один из собутыльников. – Одной падлой на земле будет меньше. Пускай сына это тебе не вернет, но хоть спать станешь спокойно.

Спать она после этого разговора вовсе перестала. Все ворочалась с боку на бок и ворочалась, все прокручивала в голове варианты Маргаритиной смерти. То, что она должна быть ужасной, Маша не сомневалась. Но вот какой?

Она ничего не смогла придумать и приуныла. А потом еще эта страшная новость о том, что ее Гаврюшку желает взять на воспитание какая-то очень благонадежная семья.

– Разве это законно при живой-то матери?! – попыталась она качать права в кабинете директора детского дома.

– Тебя лишили материнства, – напомнила та и демонстративно принялась разгонять воздух возле своего носа.

Ну, был запах перегара, и что? С утра-то она ни капли, потому что знала, что пойдет с разборками к директрисе.

– Ты даже не попыталась исправиться, – снова упрекнула ее директриса и вздохнула. – Такое ощущение, Мария, что ты вообще с катушек сорвалась. До того, как мальчика у тебя забрали, ты так не пила.

– А я вообще не пила, понятно?! – заорала тогда Маша Гаврилова и всхлипнула. – Вы же знаете, что Гаврюшку забрали из-за того, что эта сволочь стучала на меня каждый раз, как я выпью.

– Вот! Вот! Сама призналась, что выпивала, – обрадовалась хозяйка кабинета, в который Маша ворвалась поутру.

– Это было очень редко, вы же знаете! – укорила ее Маша. – Сами небось тоже в праздники не отказываетесь пригубить.

– Ты это… Шла бы отсюда, пока я наряд не вызвала, – и, сердито поджав губы, директриса потянулась к телефонной трубке. – И мальчика твоего, кстати, никто не усыновляет, его берут на воспитание. Это сейчас сплошь и рядом.

– Да, сначала берут, потом возвращают, а ребенок страдает. – Маша медленно пятилась к двери, в самом деле испугалась ведь, что та вызовет милицию.

– Больше, чем с тобой, он страдать не будет, поверь мне, – добила ее директриса и махнула в ее сторону небрежно ладонью, приказывая убираться…

– Принесли его домой, оказался он живой, – монотонно, как молитву, повторяла детский стишок Маша, медленно передвигаясь по комнате.

Когда она в последний раз убиралась здесь, а? Кажется, еще при Гаврюшке. Да, точно. После того как его забрали, она ни разу не махнула здесь веником или тряпкой. Все загажено, засорено, горы грязного белья, цветы на подоконнике засохли, не отойдут теперь уже никогда. Надо бы прибрать тут все, да и себя отмыть бы не мешало. Даже забыла, когда нормально купалась. Как-то так получалось, что, когда она трезвой была, в ванную вечно очередь. А когда пьяная, то ей было не до омовений, скорее бы голову на диванный валик уронить.

Сейчас в квартире, кажется, вообще никого не было. Большинство работающих, рыжая сука – Марго – в их числе. Детишки по школам и детским садам. Пенсионеры свои старческие зады греют во дворе на скамейках, припекало прямо по-летнему. Сначала уборку сделает, решила Маша, а потом себя приведет в порядок. До пяти вечера, когда все начнут возвращаться домой, успеет.

Не успела! Не успела после всех дел нырнуть в нутро своей комнаты и запереться там, затаиться, забиться, как испуганный зверь в нору. Настигла ее поганая резвая рыжая баба, остановив прямо возле самой двери сначала окриком, а потом и рукой.

– А ну-ка стой, заморыш! – окликнула она Машу. – Ты рыло свое умыла, Машка?! Дай-ка гляну на тебя!

И ее длинные, тонкие пальцы – на Машин взгляд очень не подходившие грузной фигуре Марго – вцепились в Машин халат на плече.

– Глянь на меня, говорю!

Она с легкостью развернула ее на себя. Глупо было бы ожидать чего другого. В Марго девяносто килограммов живого веса было, да силищи немерено. А в Маше пятьдесят вряд ли оставалось теперь, да и ростом она была ниже.

– Ишь ты, и правда умылась! – оскалила Марго в противной улыбке ровный белоснежный ряд зубов. – Глянь, Сергуня, какие у меня тут девицы по соседству обретаются, не желаешь?