Завтра, завтра, завтра

Как и большинство ровесников, двадцатилетняя Сэди никогда не писала сложных графических движков и, естественно, при их разработке столкнулась с непреодолимыми трудностями. Сэм и Сэди мечтали о нежных акварельных красках японской манги. Бегущее дитя виделось им несколько размытым и дымчатым. В дизайнерской документации, описывая бег Итиго (в противоположность ходьбе Итиго), они увлеченно вещали: «По красоте и скорости бег Итиго напоминает коварно накатывающую волну. Бегущее дитя словно бы превращается в морской вал. А дитя подпрыгивающее – в тайфун». Самые ранние попытки окончились крахом, и дитя Итиго скорее походило на блеклое, размазанное привидение, чем на «коварно накатывающую волну». Когда же Сэди удавалось хоть немного приблизиться к желаемому образу, игра чаще всего вылетала из-за внезапного программного сбоя. А стоило Сэди приступить к созданию шторма, как все недостатки ее движка полезли наружу.

«Что есть шторм? – размышляла она. – Вода, свет и ветер. И то, как эти три стихии ведут себя на поверхностях, с которыми соприкасаются. Интересно, насколько разрушительны эти соприкосновения?»

Сэди продемонстрировала пробный вариант заставки Сэму. Тот дважды посмотрел ее и, тщательно подбирая слова, произнес:

– Сэди, не в обиду тебе будет сказано, но пока слабовато.

Сэди, и без того знавшая, что шторм никудышный, возмутилась.

– Что тебе не нравится? – сварливо забухтела она.

– Все какое-то неестественное.

– А с какой стати всему быть естественным, если наши пейзажи словно оттиски с деревянных гравюр?

– Возможно, «неестественное» не самое подходящее слово. Но понимаешь, глядя на эту заставку, я ничего не чувствую. Мне не страшно. Мне не… – Сэм снова запустил картинку. – Светотень – вот в чем загвоздка. Мне кажется, она никуда не годится. И текстура. Вода… Она же совсем не мокрая!

– Ах так? По-твоему, создать шторм – проще пареной репы? Так создавай его сам!

Сэди бросилась в свою комнату, с треском захлопнула дверь, зажмурилась, и перед ее глазами тотчас, безо всяких усилий с ее стороны, предстала разыгравшаяся на море буря.

Сэди вымоталась. Ее терзало чувство вины. Она понимала, что не справляется с «Итиго». Графика Сэма была безупречна, дизайнерская документация была безупречна, оставалось только вдохнуть в нее жизнь и перевести живописные слова в программный код. То есть выполнить свою часть работы. Работы, которая у Сэди никак не получалась, потому что Сэди всегда стремилась к совершенству. Потому что всей душой ненавидела широко разрекламированные игры в завлекательных упаковках, которые предлагали игрокам тяп-ляп прорисованных персонажей.

Конечно, слова Сэма о шторме ранили ее. И конечно, они подразумевали, что ей придется бог знает сколько времени вкалывать как проклятой над игровой графикой, но не это угнетало ее. А угнетало ее незавершенность игры. Три месяца без сна и отдыха, без душа и ванны, а игра, казалось, не сдвинулась с мертвой точки. Они столько всего сделали – спроектировали уровни, сочинили историю, набросали эскизы ландшафтов и персонажей, – и все равно работы оставался НЕПОЧАТЫЙ КРАЙ! Сэди потихоньку впадала в отчаяние. Она подошла к прикроватной тумбочке Маркса, где, она знала, Маркс хранил целую кучу умело забитых косяков, и прикурила один из них.

В дверь постучали.

– Можно войти? – спросил Сэм.

– Заходи, – откликнулась Сэди, уже словившая блаженный кайф.

Сэм присел на кровать, и Сэди предложила ему папироску. Сэм помотал головой, встал и открыл окно. Он ненавидел, когда Сэди или Маркс курили марихуану. В свои двадцать два года он слыл настоящим аскетом. Не пил алкоголя и даже обходился без аспирина. Единственные таблетки, которые Сэм когда-либо принимал, были обезболивающие: их давали в больнице, и ему не нравилось, как они воздействовали на его разум, затуманивая сознание. В его искалеченном теле четко и слаженно, как часы, функционировал только мозг, и Сэм не собирался портить работу столь хрупкого механизма, предпочитал неметь от боли, хотя мог бы (а порой и должен был) уменьшить ее рекомендованными врачами средствами.

– Это все движок, – вздохнула Сэди. – Мой светотеневой и текстурный движок. Он из рук вон плох.

– Почему?

– Потому что потому… Я пока не умею создавать классные движки.

– Ты научишься. Я в тебя верю.

Вера Сэма обрушилась на нее обухом. Она повалилась на кровать и зарылась в одеяла.

– Мне надо вздремнуть.