Завтрак у Тиффани. Голоса травы

Он был весь как будто скроен из частей дерева: нос – сучок, ноги – мощные старые корни, толстые, жесткие брови – кусочки коры. Свисавшие с верхних веток мшистые бородки серебрились, как его волосы, разделенные на прямой пробор, а листья росшего по соседству высокого сикомора, словно вырезанные из коровьей шкуры, были цвета его щек. Несмотря на острый взгляд кошачьих глаз, он производил впечатление человека застенчивого и немного провинциального. Судья Чарли Кул был не из тех, кто любит показуху, так что многие, злоупотребив его скромностью, сумели поставить себя выше его, вот только никто из них не мог похвастаться, в отличие от него, гарвардским дипломом или тем, что дважды побывал в Европе. Кое-кто, впрочем, возмущался, считая его высокомерным: зачем это он по утрам, перед завтраком, прочитывал страничку греческого текста, зачем постоянно носил цветы в петличке? Что, как не гордыня, побудило его, по их мнению, отправиться за будущей женой в Кентукки, вместо того чтобы выбрать ее из здешних барышень? Судейской жены я не помню, был слишком мал, когда она умерла, поэтому полагаюсь на отзывы других. Итак: в том, что наш городок так и не смягчил своего отношения к Айрин Кул, несомненно, была ее вина. Женщины из Кентукки – крепкие орешки, взвинченные, озабоченные, и Айрин Кул, урожденная Тодд из Боулинг-Грин (Мэри Тодд, ее троюродная кузина, вышла замуж за Авраама Линкольна), давала понять здешней публике, что они люди отсталые и вульгарные. Она не принимала у себя местных дам, а мисс Палмер, которая ее обшивала, рассказывала, как ее усилиями дом судьи превратился в образец вкуса и стиля с восточными коврами и антикварной мебелью. В церковь она ездила в автомобиле «пирс-эрроу» с наглухо задраенными стеклами, а в самой церкви сидела, зажав нос надушенным платочком: Христов запах был для Айрин Кул недостаточно хорош! Мало того, она не доверяла свою семью местным врачам, хотя сама была наполовину инвалидом: из-за смещения позвонков ей приходилось спать на досках. Ходили грубоватые шутки, что, мол, у судьи все тело в занозах. Как бы то ни было, он был отец двоих сыновей, Тодда и Чарльза-младшего, оба родились в Кентукки, где мать произвела их на свет, чтобы они были уроженцами «пырейного штата». Но голословно звучали утверждения, что судья нес тяжкое бремя нападок со стороны жены, что он был глубоко несчастным человеком и не умел настоять на своем; после ее смерти даже самые суровые критики вынуждены были признать, что старик Чарли по-настоящему любил свою Айрин. В последние два года ее жизни, когда она уже была серьезно больна и отличалась повышенной раздражительностью, он оставил должность окружного судьи и повез жену по местам, где прошел их медовый месяц. Домой она уже не вернулась; похоронили ее в Швейцарии. Не так давно Кэрри Уэллс, наша школьная учительница, побывала в Европе в рамках группового тура. Единственное, что связывает наш городок с далеким континентом, это могилы – американских солдат и Айрин Кул. Вооруженная фотоаппаратом, Кэрри решила побывать на всех могилах; целый день проблуждав по заоблачному кладбищу, она так и не нашла место захоронения судейской жены, и в голову закрадывается шальная мысль, что Айрин Кул, мирно покоящаяся на горном склоне, по сей день не желает никого принимать. Дома судью ничего не ждало, к власти пришли политики вроде Мейселфа Таллсапа и его команды, а эти ребята не могли допустить, чтобы в суде заседал Чарли Кул. Грустно было наблюдать за породистым мужчиной в приталенных костюмах, с нашитой на рукав траурной лентой и белой розой в петлице, все дела которого свелись к походу на почту или в банк, где работали его сыновья, благоприличные, чопорные джентльмены, похожие на двух близнецов: оба белокожие, как сахарное суфле, с опущенными плечами и водянистыми глазами. Чарльз-младший, облысевший еще в колледже, был вице-президентом банка, а Тодд – главным кассиром. Единственное, что у них было общего с отцом: оба женились на женщинах из Кентукки. Невестки, прибрав дом к рукам, разделили его на две квартиры с отдельным входом, и старый судья жил то в одной семье, то в другой. Неудивительно, что ему захотелось прогуляться в лес.

– Спасибо, мисс Долли, – сказал он, вытирая рот тыльной стороной ладони. – Такую чудесную куриную ножку я ел только в детстве.

– Куриная ножка – это ничто в сравнении с вашей отвагой. – Голос Долли по-женски задрожал, что показалось мне неподобающим, недостойным. И видимо, не только мне, потому что Кэтрин поглядела на нее с укором. – Может, еще что-нибудь? Кусок торта?