Завтрашние заботы

– Мыться я бы сегодня не стал, – сказал старик. – Нельзя мыться старому человеку, Анна Сергеевна, когда он простужен. Очень хорошо, что эту экзекуцию решено проделать над почтальоном. А я разложу пасьянс.

– Александр! – строго сказала Анна Сергеевна. Старик плотнее закутался в одеяло и перевернул страницу.

Анна Сергеевна подошла к нему, отняла книгу и положила ее на стол. Тамара прочитала название: «Пир».

– Ведро полное, – проворчал старик.

– Я о том и говорю, Александр, – непреклонно сказала ему женщина.

– Я кашлял всю ночь, Аннушка, – плаксиво сказал старик, жалко потирая зяблые, тонкие руки. – Пускай она сходит на чердак.

– Нет. Надо вынести ведро.

– Где чердак? – спросила Тамара.

– Нет, ты никуда не пойдешь. Тебе надо отогреться как следует. Александр!

– Дай мне письмо! – сказал старик. Жена дала ему письмо. Старик подышал на бумагу и поднес ее к самым глазам. – У Пети совершенно не изменился почерк… Прописные буквы твои, а все остальное от меня.

– Александр, ведро надо вынести. И если бы девушка не пришла и не принесла письмо, я все равно заставила бы тебя вынести ведро!… Мужчин надо заставлять двигаться, милая моя, – объяснила женщина Тамаре.

– «Я знаю только одно, что я не понимаю своего народа, – прочитал старик из письма. – Я не знаю, что такое русский народ, русский характер и где кончаются его плюсы и начинаются его минусы. Всегда я чувствую только одно: сила моего народа, моей истории огромна; ее роль в истории мира тоже огромна. И если на земле есть Христос, то это и есть Россия…» Болван! – закончил старик. – И это мой старший сын!

Анна Сергеевна отняла у старика письмо. Он было собрался его разорвать. Старик скинул одеяло с плеч и поднялся из кресла. Он был высокий, в демисезонном пальто, – черный бархат воротника, белизна седин и бледность лица. «Он скоро умрет», – подумала Тамара.

– Где мои валенки, Аня? – проворчал старик. – Я не могу идти на улицу босиком, в конце концов!

Анна Сергеевна поставила валенки перед стариком. Старик пихнул валенки ногой. Ему совершенно не хотелось идти на мороз. Он предпочитал пофилософствовать:

– Они не понимают свой народ! Они не знают, что такое русский характер! Федор Достоевский сказал про таких болванов, как мой старший сын! Он сказал: если ты ничего, ни бельмеса, не понимаешь, то и молчи в тряпочку! Нечего хвастаться своей тупостью! Они заявляют, что ничего не понимают, и думают, что этим открыли Америку и поразили всех своей откровенностью! И ему вручили судьбы людей! Он командует целым батальоном! Несчастные его солдаты!… Аня, все наши соседи выливают ведра из окон, и я…

– Ни в коем случае! – сказала Анна Сергеевна. – Пускай они выливают. А мы не будем выливать помои из окна кухни. Это слишком некрасиво, Александр. Постыдился бы девушки!

Старик зарычал от возмущения. Он считал оскорблением даже мысль о возможном стыде. Он переобулся и открыл дверцу «буржуйки», грея прозрачные руки. И все трое затихли, глядя на желтое пламя. Отблески пламени плясали по красному дереву старинного шкафа. Глубокая тишина стояла вокруг. И только слабо шипела, пузырясь, краска на горящем холсте.

– Жарко горит! – сказала Анна Сергеевна. Старик наконец собрался с духом и вышел.

Тамара резала картину на квадратные кусочки. Из мохнатых, густых нитей старинного холста под бритвой сочилась пыль: пыль копилась в холсте добрую сотню лет.

– Как ты думаешь, он очень плох? – спросила Анна Сергеевна.

– Ага, – ответила Тамара.

– Он доживет до весны?

– Не знаю.

– Мне обещали полкило масла за столовое серебро. Он не хочет менять серебро. Власть вещей, милая. Ты молода и не поймешь этого. Но она есть, власть вещей. Я, конечно, сменяю серебро. Мне уже обещали устроить полкило масла.

– Тогда он дотянет, – сказала Тамара хрипло. Мороз все еще сидел в ней, в ее простывшем горле, в рукавах пальто, в отворотах высоких валенок, в сбившихся под шапкой волосах. Тело оттаивало и начинало сильно зудеть.

– Нужно выжить назло немцам, – сказала Анна Сергеевна. – Вот ты принесла письмо, и мы протянем лишнюю неделю. Видишь, вчера я не могла заставить его вынести ведро, а сейчас он пошел. Он гордый и смелый человек, мой муж.

Старик вернулся с пустым ведром в руках.

– Почему ты так быстро? – спросила Анна Сергеевна.

– Я вылил в окно, Аня, – бесстрашно ответил старик, глядя ей в глаза.

Анна Сергеевна вздохнула и сказала:

– Бог тебя простит, Александр!

Тамара взяла ведро из рук старика и вышла в прихожую.

«Я помоюсь немножко, потом я посплю у них, они хорошие, – думала Тамара. – Потом я отнесу письма в двадцать второй дом. Это лучше, когда куда-то надо идти обязательно».

Старик опять сел в кресло, укрылся одеялом и читал книгу Платона. В белом, чистом тазу парила на «буржуйке» вода. Репродуктор ожил, из него слышалась музыка. Иногда от дальнего взрыва язычок огня в лампе трепетал, и тогда старик чертыхался – ему не разобрать было буквы в книге.

– Нельзя читать о еде, – сказала Тамара старику.

– Почему ты думаешь, что я читаю о еде? – спросил он.

– Там пируют? Там идет пир, да? Брат Анны Николаевны все читал книгу о вкусной и здоровой пище и умер.