Завтрашний царь. Том 1

Новко ушёл со следопытом и двумя порядчиками, взяв чьи-то опорожненные санки. Собаки зарылись в снег, свернулись клубками. Люди ску́чились вместе, обратив к ветру толстые неуязвимые спины. Мадан тщетно искал отбежавший сон.

Когда-то он выезжал в расписных саночках, годных лишь красоваться. И мечты с собой возил им под стать. Нарядные и никчёмные. Сослужить праведным великую службу! Принять малый венец! Посвататься если не к Эльбиз, так к Моэн или Моэл…

Тело ответило лёгким позывом малой нужды, но вылезать на мороз и ветер было слишком обидно.

…С тех пор он поумнел. Кому нужны страшные подвиги и слава, могущая оказаться посмертной? Меж тем как день минует за днём, пронося хмельные лакомства мимо уст?.. Да сгори царственноравность, сгори о́дрань Эльбиз, кисельницы восемнадцатые царевны! Вот если бы Нерыжень в дру́женки выслужить… Ваан сказывал, бывали при прежних царях и такие награды…

Желание отцедить стало сильней, мысли на иное уже не обращались. Мадан, снедаемый вселенской несправедливостью, полез вон из саней.

Спустя время он всё же начал погружаться в сладкую кудель сна, когда молчаливые порядчики встрепенулись. Загомонили, вскочили, ринулись с места. Мадан отвёл лопасть куколя. В струях мелкого снега возникли шаткие тени. Это возвращался Новко. Вёл отысканных по следам.

Найдёнышей было восемь душ ходячих, ещё один ехал закутанный на чунках. Двоих Новко сразу повёл к нарте, где лежал Мадан. Наследник Грихов приподнялся навстречу, представая сильным и важным.

– Вот, твоё высокоимёнство, – поклонился старшина. – Витязей бедующих по твоему слову вернул.

«Витязей?..» Вслух Мадан спросил строго:

– Кто таковы?

Порядчики уже потрошили сани с припасами и тёплой одеждой. Люди не ждали повеления, всем было ясно: помощь к несчастным походникам подоспела у последнего края. На двоих, что приковыляли к саням царского гонщика, страшно было смотреть. Злополучные ходоки, одолевшие невозможный путь с побережья, стояли в изорванных подкольчужниках вместо шуб, на плечах болтались остатки накидок, так обросших снегом, что цвета не разберёшь. Одёжа выглядела набитой чем под руку попало – хвоей, вялой травой с оттепельных полян. Некогда грозные воины еле переставляли ноги. Тощие, измороженные, больше мёртвые, чем живые.

Передний поклонился, как дерево, выбирающее, в какую сторону пасть:

– Ялмаковичами звались, господин…

Голос тоже был страшный, скрипучий, неживой. Второй подался вперёд, хотел что-то добавить, но лишь привалился к товарищу. Вместо воина заговорил Новко:

– Их, твоё высокоимёнство, знамя пало и воевода погиб. Ушли, стало быть, неприкаянные, думали к иному воеводе пристать.

Порядчики натягивали шатры, господский и свой. Сегодня поезд никуда больше не двинется.

Старший витязь с трудом поднял деревянную руку… потянул с головы заснеженный куколь, харю, повязку, открыл чёрное обтянутое лицо.

– Прошу… твоё… высоко… чести ради боярской… вели хотя бы Есеню нашего в сани взять…

Левая скула у него была как будто вдавлена и выправлена, но не очень удачно. Второй витязь наконец разлепил губы:

– Всё забери.

Оба были при мечах, связанных по-походному, за спиной. Мечи были наверняка драгоценные, увитые славой воинских дел. Уж точно грозней и краше того, что сам Мадан в узорных ножнах возил. Хорошо обладать такими мечами…

Слова витязя что-то шевельнули в памяти боярского сына, но смутно.

Пока юный Грих мечтал, как похвалится Трайгтрену и другим старикам, пришлец повторил:

– Всё, что есть… животы наши в победном поле остались. Доспехи на себе унесли… да сами ушли.

«Забери, что есть… жизнь мою и честь…» Перед глазами Мадана вспыхнуло и засияло, он вдруг узрел, какой щедрый подарок протягивала судьба. Юноша приосанился:

– Говоришь, нового воеводу наискивал. А красному боярину Гриху поверишься?

Сутки спустя, в торжественно раскинутом боярском шатре, немного ожившие витязи совершили роченье. Один за другим, по старшинству, они с непокрытой головой преклоняли колено перед Маданом, сидевшим на узорочном коробе. Каждый подавал молодому боярину обнажённый меч, касался правой ладонью походной божницы.

– Во имя Создавших Нас, с чистым сердцем, не храня дурных помыслов и сомнений, объявляю себя человеком высокоимённого Мадана, сына красного боярина Гриха.

И протягивал новому властителю руки, воздетые как для просьбы. Руки в броне многолетних мозолей, в шрамах от оружия и мороза. Мадан принимал эти руки в свои, белые, нарядные. Поднимал воина, возвращал меч, награждал поцелуем в уста. На преданность, на нерушимое дружество.

– Повинен, обязанный верностью, держать с красным боярином разумный совет, обетую подавать ему оружную помощь, стоять под его знаменем в поле, выкупать из вражьего плена… Присягая на подданство, рочусь не поднимать руки против боярина Гриха, не выдавать его тайн, не умышлять ни против него, ни против его крепостей, ни против владений. Быть мне рабом в этой жизни и в той, да не защитит меня щит, да буду я потя́т от своего же меча, да падут на меня стрелы из моего тула, если не сохраню сказанного!