Завтрашний царь. Том 1

По широкому плёсу бродили паоблаки тумана. Сходились, расходились, таяли, собирались. Прятали и открывали плавучее пятнышко вдалеке. Самые зоркие уже распознали лодку-челпанку.

Кособоко притопленную… Влекомую ленивым круговым током…

Жадные чайки кружились с криком и дракой. Взмывали, падали на добычу, что-то клевали.

Люди бросились к берегу.

Хшхерше поспел вперёд многих. С разбегу нырнул – и только руки замелькали, отхватывая сажени. Внука зыбей киянских уймут ли волны морца!

Рыбаки отвязывали насады… прыгали к вёслам…

Хшхерше плыл, как таймень.

Хотя нутром понимал – спешить уже незачем.

Ближе… ближе…

Течение медленно разворачивало свою ношу.

На носу челпанки клонилась изломанная деревянная лебедь. В самой лодке нелепо раскинулся юный камышничек. Уже заколевший. Кто-то отходил парня дубиной, ломая кости и плоть, потом сбросил в лодочку поднимать последние муки. Одна рука мёртвого тянулась за борт, к ней припала девка, разметавшая по воде медно-золотую пышную косу. Девчонка доплыла за любимым… застывая в воде, толкала к берегу челпанку с умирающим…

Пока чайки не выклевали обоим глаза.

Ревуны островного храма стонали и скорбели вдали.

Когда люди кинулись кто вплавь, кто за вёсла, Верешко вновь заметил своего раба. Кощей остался на месте, лишь ветер трепал просторную гуньку. Почему-то у Верешка по спине прошёл холодок, но задуматься было недосуг. Насады, гонимые исступлёнными взмахами, достигли челпанки. Степенные северяне бывают дивно проворны, когда спешат на подмогу. Им ли не знать, какова цена промедления… вот как теперь. В одну лодку подняли плохо гнущиеся тела, во вторую – Хшхерше и других смельчаков, поспевших только разогнать чаек.

На горке перед дворцом кто-то ударил в било. Раз, другой, третий… Звон, гневный, тревожный, понёсся над городом. В зарослях Дикого Кута насторожилась одичавшая стая. В храмовой ложнице перекатил голову старец: «Так вот оно что…»

Люди на торгу обнажали головы. От последнего попрошайки до старшины каменщиков, поновлявших лобное место.

Наглая и жестокая смерть, случившаяся посреди города, накрыла всех.

Лодки возвращались в молчании.

Двое так и лежали на донных поликах, очищенных от рыбацкого скарба: парень – запрокинувшись, девка – вверяясь его застывшей руке. Чем ближе, тем невозможней становилось смотреть. Верешко смял в кулаке шапку. Где жрецы?

Людская теснота расступалась, давая дорогу Твердяте, старейшему из причастников Огня, сыскавшихся на торгу. За сединами сухонького батюшки плыла, сокрушённо кивая, русая голова Кийца. Благочестный кормщик Морского Хозяина вёл переднюю лодку. Послух Внуков Неба, рекомый по старинке облакопрогонником, ровесник Другоне, вместе с мораничем уже стоял у воды.

Вот причалили. Убиенных подняли вместе с досками, вынесли на твердь.

– Скажи слово, Другонюшка.

– Вы, мораничи, жизнью и смертью умудрены.

– Куда слабогрудому. Где Люторад?

Подле Верешка кто-то бормотнул в воротник:

– Эка честь – жреца утруждать! Кто погиб? Шатун да блудяжка.

Верешко покосился. Хвалько Опалёнич стоял скособоченный, словно гвоздь принял между шеей и плечом, да вынуть не смог. Ничего удивительного. В Шегардае, с его сыростью да злыми ветрами, людей, бывало, ещё покруче сгибало.

Богатею не перечь, с детьми его подавно не спорь… Верешко всё же ответил:

– В странствие без напутной молитвы что голому на мороз. Так душегубов выпроваживают, а эти кого обидели?

Хвалько оскалился, как за болячку схваченный. Надул щёки… вдруг поскучнел, забыл воевать: Верешка обступили могучие водоносы. Просто подошли, рядом встали.

Юный моранич стянул с лица платок. Он молился негромко, в меру скудного певческого дыхания, но как-то так, что люди стали подхватывать. Когда зазвучала вся площадь до Милостного моста, Другоня узрел божественно-просторную длань, уносящую две тёплые искры.

А потом…

Его вознесло под самые тучи, дав оглядеть распахнутый плёс Воркуна. Вот берег Торжного, толпа, сам Другонюшка, лодки… и алой петельчатой нитью – весь путь раненой лебеди, то касавшийся плавней Дикого Кута, то вновь уносимый в туманную темноту. А узел нити связался над Кабриной воргой, в дерзкой близости посещаемых улиц. Здесь смелый Дайша принял неравный бой, обороняя подругу. Даже кого-то достал костяным жалом остроги, нарушил багровым пятном одинаковость рогожных плащей. За это его, хрипящего кровью, сбросили в челпанку, толкнули прочь по течению – плыви, отколе приплыл! Девчонка Ракита бежала по берегу, пока не кончился берег. У неё как раз накануне чуть ожила расслабленная гортань. Издала тарахтящий скрип, тонкий писк… Ракита несла любимому первую радость…

– Он знает, – вслух сказал ей Другонюшка, открывая глаза. – Вольно вам с ним теперь беседы беседовать…

Баба Грибаниха обтирала ему лицо, легонько хлопала по щеке. Вот и весь полёт к облакам.

– Как есть слабогрудый, – ворчали за пределами зрения.

– Молодой! Отколь взять силу святую…

– Люторада бы дождались.

– Люторад обличать горазд, – не стерпела Грибаниха. – Умаялся, поди, отдыхает!