Завтрашний царь. Том 1

Голоса отвлекали Другонюшку, мешали поймать зыбкое, ускользающее: Правосудная уже избрала карающий перст. И этот человек был здесь, это был… Поздно. Спряталось, заволоклось, не покажется.

Молодой жрец трудно перевёл дух. Кое-что было несомненно, и он объявил:

– На обизорниках кровь невинная.

Кругом зашумели:

– С чего взял?

– Владычица увидеть дала, – ответил Другоня.

– Я вот тоже об камень головой упаду и на шабра лихого скажу!

– И будешь после смерти на морозе железо лизать, пока язык до тла не сдерётся, – напомнил юный моранич. – У Кабриной ворги весло в осоке лежит. А за камнями кровь и пёрышко деревянное.

В крыле деревянной лебеди недоставало махового пера.

Молодой Киец без натуги поднял Другонюшку, поставил на ноги.

– Я-то где был? – проговорил он горько и зло. – Черёд брал, с парнями улицами ходил, почему туда не свернул? В кружале сидел отдыхал, пока дубины свистели?.. Огонь святой, зачем грел меня, зачем искрами не обжёг?

Люди волновались, судачили. Ещё вчера обизорников полагали докучными, но не страшными. Девок пугать, над поздними чашниками глумиться – экая важность! Даже избитые таили принятый срам, отлёживались, отстирывались, молчали.

– Не вычисти горошину гнили, она весь погреб сожрёт! – продолжал Киец. Метнул шапку, низко поклонился отцу, потом людям. – Прости, батюшка, прости, белый свет, прости, вольный Господин Шегардай! А и слушай слово моё! Великий кай ныне кладу. В том, что приму черёд и не распояшусь, пока все четыре личины Кабриной воргой не поплывут! А не то жизнь положу!

Обречься перед всем городом – немалое дело. Иные послушали с уважением, иные с насмешкой.

– В расправе надумал жить, молодуху покинуть.

– Женился на мах, теперь на мах заклинается. А он ведь младший, корень должен блюсти!

– Полно, брат Вязила. У Кийца где слово, там дело, небось толку дождёмся.

Благочестный кормщик подал голос из лодки:

– Надо, желанные, паренька в Дикий Кут свезти, семьянам в руки отдать… Кто со мной?

– Я, – первым отозвался Другонюшка.

– Куда на весло? Впереди сядешь.

– Я, – шагнул Киец.

– Я! – Хшхерше путался в чужой просторной одежде.

Верешко тоже дёрнулся было в охотники, но опоздал. Слишком долго раздумывал, не подведёт ли Озарку, успеет ли в «Зелёный пыж» за отцом.

Торговец красным товаром не поскупился на шитое покрывало. Закутал чету дорогой тканью, которой при жизни жених с невестой разве издали любовались бы. Вот скрылись переплетённые руки… мокрые головы, исклёванные чайками лица…

Баба Моклочиха прикидывала, найдётся ли что полезное в тощем чернавкином узелке.

Ягарма с Вяжихвосткой гадали, отдала или нет Ракита своё девство камышничку, кого б о том расспросить?

Грибаниха тёрла глаза, бестолково переставляла баночки и горшочки на рундуке.

Раб по кличке Мгла сидел тут же, смотрел на плёс, обвив нарукавниками колени.

Скорбный чёлн ушёл за паоблаки, вёсла в сильных руках играючи одолевали круговой ток. Самые зоркие видели с торга, как из плавней навстречу выдвинулись лёгкие челпанки, окружили насад, повели протоками.

Взаигры

Когда шёл дождь, Верешку неизменно делалось страшно.

Дождь в Шегардае означал, что за пределами зеленца валит снег. Тяжёлый и беспредельный, точно смертное покрывало.

В такие дни большой крепкий город казался беззащитным, как птичье гнездо.

Проснувшись под плеск и журчание водостока, Верешко только вздохнул. Опять бегать в хлюпающих поршнях, греясь движением. Чувствовать, как медленно промокает зипун… У него был плащик от дождя – кусок старого паруса, сшитый углом. На Отоках шили одежду из рыбьей кожи, не боявшуюся никакой сырости, но о ней Верешко мог только мечтать.

Примерно как о песнях в возрождённой сукновальне, о трезвом Малюте…

Отвезя перехватку на Лапотный кипун, потом на Ветреный и Гремячий, Верешко решил забежать домой – сменить тельницу и сорочку.

– Слыхали, желанные? С разных концов земли красных девок призывают. Статных, румяных!

– Славы доброй, жизни бесскверной.

– Нашей Ольбице в услужение!

– Славному Йерелу на любование молодое…

– А как без того.

– И от нас, поди, изберут?

– Вяжихвостка сказывала, избрали уже.

– Это как? А людям объявить, а глядины, а…

– Так спешат они. Великие мужи городские, сказывают, подумали да решили.

– Известно, решили. Меж собой всё.

– Чью-то дочерь с мочальной косой… за подарочек многоценный…

– Кого избрали-то, желанные?

– В Коряжин отправят или прямо во дворец поведут?

Всех уличных разговоров не переслушаешь, да Верешку и дела-то не было. Подумаешь, девки сенные. О чём судить, когда самая красивая всё равно Тёмушка. Ну, Озарка ещё. Но Озарка старая, она маме ровесница, а вот Тёмушка…

Свернув к себе с Полуденной, Верешко услышал отзвуки пения.

Сердце стукнуло мимо: сбылось небываемое, зазвучала нагальная песня работников! Сквозь бесконечный дождь повеяло распаренной шерстью, горячим мылом, кипятком…

Нет. Поблазнилось, как всегда.

Тем не менее в ремесленной действительно пели. Словно ощупью пробирался неуверенный голос, находили созвучия гусли… мягко подсказывала, выводила напев какая-то незнакомая дудка.