Верешко, всегда спавший глухо и крепко, этой ночью вертелся с боку на бок. Когда на улице загремели жбанами водоносы, вскочил дурной, разбитый. И побежал долой со двора – мимо ремесленной, в предрассветную черноту. «А ещё говорят, утро вечера мудреней…» Вчера всё казалось понятно и поправимо. Ныне улица впереди была пустой и грязной, а чахлый куст над воргой кивал, как покорная голова раба, вовсе не намеренного исполнять хозяйский наказ.
Когда чёрное стало серым, Верешку неожиданно повезло.
Водоносы, оказывается, видели накануне Малюту с безделкой в руках.
– Продавал вроде.
– Кому, дяденька?
Водоносы знают всё и про всех. Чего не слыхали у одного кипуна, о том наверняка судачат возле соседнего. Доставив трудникам полуденную выть, Верешко стал отпрашиваться у Озарки. Чуть не впервые с тех пор, как она вверила ему тележку.
– Нешто врюхался? – озаботилась Ягарма, притулившаяся погреться. – Чьей дочери подарочки носит?
Тёмушка, пластавшая рыбу, спрятала глаза, отвернулась.
А Верешко, выставив на задворки мысль о гневе Малюты, спешил по свежему следу. Самый первый покупщик вчера у кого-то гостил, после сам принимал гостя. Стал конаться в зернь, проконался. Ушла из рук цевница, о пустяке ли жалеть. Второй владелец вагуды украдкой подул в стволики, но не осилил подвоха, добившись лишь противного свиста. Этот человек был в Шегардае заезжий. Привёз оботурьих засоленных шкур, вобрат желал тонкого сукна, непременно синего и зелёного. Навестил одного ремесленника, другого… положил изящное крылышко сверхсыткой под рукобитье. А что? Вещица красивая, тонкого дела… а с подвохом сам разбирайся.
Андархские цвета нынче отрывали с руками, всяк хотел обновку к приезду молодого правителя. Торговец синим сукном перерыл свой лабаз, недосчитался мотка, сломал посох о спину приказчика, бросился по соседям… ну и отблагодарил подарочком за подмогу.
Долго ли, коротко – в сумерках Верешко, измотавшийся хуже, чем на развозке, безнадёжно стоял у ворот купца Радибора.
«А гори оно ясным пламенем, не пойду!»
Во дворе было тихо. Не разлаялся даже Лютый. Заворчал было на шаги, узнал, зевнул, смолк. Никто не увидит, не спросит. Кольцо-блёста мерцало вытертой бронзой, покоясь в зубах звериной о́бережной головы. Рука медлила подниматься к нему.
«Незачем», – вновь решил Верешко.
Взял кольцо, стукнул в калитку.
Ему не откроют, ведь суточные привратники стоят только по храмам да, говорят, во дворце…
Но даром ли бдел Зверь Неспящий – калитка распахнулась. Сразу и вся, не только окошечко.
– На четыре ветра тебе, Дароня, – сказал Верешко молодцу, державшему Лютого за ошейник.
– И тебе, сын соседский…
Дароня смотрел с недоумением, будто ждавши кого-то вовсе другого.
– Мне бы до его степенства… Радибору Радославичу словцо молвить.
– Ты входи, что в воротах стоять, – очнулся от недоумения страж. Впуская Верешка, он смотрел мимо: нет ли ещё кого в уличной темноте?
Дворовый мальчишка, сбегав за разрешением, повёл в дом. Сын валяльщика озирался. Были времена, когда Малюта хаживал наравне с Радибором, знался с ним домами… всё изменилось. Радибор прикупил ещё два двора по соседству. Малюта же… Вот распахнутые двери трапезной, там накрывали столы. Голодному Верешку снедный запах был как подножка. Он не сдержался, повернул голову.
И увидел воочию, насколько Беда гнёт и ломит всякого человека, даже такого основательного, как Радибор.
В бешеный рассол кипунов опускали горшки со щами и кашей, даже изловчались делать хлеб, но какая правильная готовка без дровяной печи? Одно плохо: дрова, возимые с матёрого берега, знай дорожали. Шегардайцы давно ввадились топить в складчину, людям достаточным ночевщики возили еду из кружал…
Так вот, голодный нос не обманешь. Приправы были Озаркины.
Верешко проглотил слюну, пошёл за мальчиком дальше. Всё равно ему с того стола не достанется даже рыбника-прогонялки… которого, к слову сказать, там и не было. Что ж за гостя ждал Радибор? Такого, что и пирога не подашь, после коего в Шегардае откланивались? Да потемну?..
Ответ напрашивался, но хозяйские дела Верешка не касались, да и размышлять стало некогда. Мальчик-провожатый опасливо постучал в заветную дверь.
Эта дверь, небольшая и тесная, сплошь в замысловатой обережной резьбе – всё на обиход и достаток, от завидущего глаза, – кажется, отделяла самую старинную и покойную часть палат, почти такую же сокровенную, как хозяйская ложница. Здесь не было окон, могущих впустить дворовую суету. Стены – одеты лоснящимся деревом кабы не Ойдриговых времён, вместо лавок такие же древние кованые сундуки, застланные коврами. Что в тех сундуках, казна золотая? Так или нет, но редкие посетители, допущенные сюда, неволей задумывались о Радиборовом несчётном богатстве.
Сам купец, в домашнем кафтане, сидел за столом, хмурился, делал пометки в большой шнуровой книге. На Верешка и гла́за не поднял, ему ли шавань разглядывать? Мимо стола туда-сюда похаживал старший сын, молодой Радослав. Держал в руках грамоты, связки долговых бирок.