Завтрашний взрыв

Атаман осторожно и трепетно накрыл своей ладонью ладонь Анюты, лежащую на бревне. Анюта не стала отдергивать руку.

— Дело пустячное, не обращай ты на этого стражника внимания, — еще раз повторил Чекан.

И голос, и взгляд атамана красноречиво свидетельствовали о том, что ему действительно безразличен какой-то там стражник со своими дурацкими придирками, и все его мысли сосредоточены исключительно на сидящей рядом девушке, затмевающей собой в его душе весь мир.

Анюта ощущала тепло его руки, близость его плеча, чуть взволнованное дыхание. И голова ее вновь стала тихонько и приятно кружиться, только уже безо всякого фряжского вина.

— Да ладно, наверное, ты прав, — после некоторого молчания произнесла Анюта, просто чтобы что-нибудь сказать.

В их беседе сейчас важно было не значение произносимых слов, а их звучание, интонации, взгляды и прикосновения.

— Да я переживаю вовсе не из-за того, что меня вызвали на какой-то там допрос, а потому, что этот самый стражник намекнул, хоть и не впрямую, что, мол, отцу Серафиму якобы угрожает опасность. Чуть ли не убить его хотели прямо на больничной койке. — Девушка склонила было голову на плечо атамана, но тут же выпрямилась, вспомнив, что их хорошо видно со стороны поварни. — И еще мне почудилось, что стражник именно меня да еще Ерему в подготовке этого злодеяния подозревает.

— Вот видишь: полный бред! Человек явно недолечился. Бог с ним. Расскажи лучше, как ты жила, что делала, пока нам с тобой не посчастливилось встретиться. — Атаман мягко перебирал и гладил ее пальцы своими, но так, что со стороны это было совершенно незаметно.

— Ты же сам вчера обещал рассказать о себе.

— Да, но ты про меня и так уже многое знаешь, а я о тебе — ничегошеньки. А ты для меня сейчас — самое дорогое. — Голос Чекана, чуть хрипловатый и низкий, казалось, исходил из самой глубины его сердца.

Анюта, несмотря на дурманящее легкое головокружение, поведала атаману про детство в деревне, сиротскую долю, еще раз подробно рассказала о своих взаимоотношениях с отцом Серафимом, затем, сделав паузу и собравшись с духом, — о раненом поморском дружиннике Михасе и о том, как он фактически спас ее от надругательства и смерти, научив сражаться, благодаря чему она сумела раз и навсегда отбиться от гнусного насильника, местного сельского богатея Никифора.

Чекан слушал ее не перебивая, и лишь по выражению его глаз, все более темневших по ходу трагичного рассказа, Анюта могла догадываться, какая буря переживаний бушевала в его сердце. Когда же девушка прервала свое повествование, чтобы перевести дух, Чекан спросил чуть дрогнувшим от волнения голосом:

— А этот дружинник, Михась… Не полюбил ли он тебя? Или же… — и замолчал, не в силах выговорить окончание вопроса.

— Нет, нет, что ты! — поспешно ответила Анюта и потупилась.

Но тут же она вновь подняла голову, посмотрела прямо в глаза атаману и продолжила твердо и решительно:

— Нет. У этого Михася есть… была невеста. Да не какая-нибудь деревенская девчонка, — с горечью усмехнулась она, — а настоящая английская королевна. И вообще, Михась погиб. Там, на Засечной черте.

— Прости, Анютушка! — Атаман нагнулся, будто поднимая что-то с земли, и украдкой, чтобы никто не заметил со стороны, коснулся губами ладони девушки, по-прежнему опиравшейся на бревнышко, на котором они сидели.

Некоторое время оба молчали. Затем Анюта глубоко вздохнула, как будто собираясь с разбега нырнуть в холодную воду, и продолжила свой рассказ:

— А весной, когда Михась выздоровел, мы с ним ушли из села. Он отправился искать свою дружину, а я… А мне просто надо было уйти куда-нибудь, поскольку дружки Никифора, ну, того богатея, которого я… В общем, они все пытались дознаться, кто хозяина ихнего завалил. Вот и пришлось мне из села уйти. Дружины поморской мы не нашли, да и вступили к Ереме в ополчение. Ну, а дальше — бои. Михась погиб, а я — живая, здесь, с тобой.

Чекан вновь наклонился и поцеловал ей руку. Опять они замолчали, переживая только что сказанное, и сидели не шевелясь, слыша лишь биение собственных сердец. Атаман поднял голову, встряхнулся, словно сбрасывая с себя некие путы, и произнес нарочито веселым голосом, ломая прежнюю печальную интонацию, разом преодолевая и отметая все недоговоренности и двусмысленности:

— Так вот, оказывается, кто тебя, прекрасную деву-воительницу, сражаться-то научил: поморский дружинник. Доводилось мне про тех дружинников слышать. Только слухи-то про них какие-то противоречивые. Кто говорит, что, мол, герои из героев, а кто, напротив, именует хвастунами да недотепами.

— Ну, давай, судный боец, сейчас я, ученица поморского дружинника, с тобой на кулачках сойдусь! — с готовностью подхватила Анюта задорную интонацию атамана. — Посмотрим тогда, кто из нас недотепа!

— Что ты, что ты! Я боюсь! Я лучше сразу сдамся! — шутливо поднял вверх руки Чекан. — Биться-то ты славно обучена, я уже видал. Только все равно мнится мне, что этот самый Михась, хотя и лихой боец, вместе с тем был еще и хвастун несусветный.

— Почему ж это? — удивилась Анюта, чуть-чуть, самую малость обидевшись за Михася.