Завтрашний взрыв

— М-да, хитрый маневр. И какая сволочь, тварь предательская, их надоумила на этот кривой шлях свернуть, который уж, поди, травой весь давно зарос, поскольку по нему добрые люди-то не ходят и не ездят! — сурово произнес воевода и тяжело задумался.

Повисла напряженная тишина.

— Кто сообщил о повороте крымцев на Свиной шлях? — вдруг резко спросил дьяка воевода.

— Полусотник поморской дружины боярина Ропши! — Дьяк оглянулся, ища Разика, увидел его у себя за спиной и чуть отступил в сторону, жестом предложив дружиннику выйти вперед, предстать перед воеводой.

Разик сделал два четких шага, вытянулся, отдал честь.

— Эти чудаки из диких северных чащоб? — удивленно вскинул брови князь и грозно уставился на полусотника. — А ну, молодец, рассказывай, не померещилось ли тебе, часом, вражье войско в том месте, где его и нет? Только не вздумай врать: прямо здесь, у подножия холма, расстреляю без суда и следствия!

Разик четко и более подробно, чем в написанном им донесении, доложил воеводе о результатах ночной разведки.

— Языка взяли? — перебил его воевода, даже не дослушав доклад.

— Никак нет.

— Почему?!

— Не сумели. Да и не хотели себя обнаруживать. Пусть враг думает, что его хитрость с ложным станом удалась и мы по-прежнему ждем его на Муравском шляхе.

— Зачем?!

— Так обойти-то они нас обошли, — кивнул на карту Разик, — но кто у кого теперь в тылу — это еще вопрос! Маневр ордынский весьма рискованный. Если ты не будешь отступать до столицы, стараясь вновь перерезать ордынцам путь, а развернешь полки и вдогон, то они окажутся зажатыми между полевым войском и крепостью, то есть Москвой! Ведь именно так поступил в одну из прошлых кампаний князь Михайло Воротынский: не стал вставать перед обошедшим Рязань набегом, а просто повис у орды на хвосте. И хан повернул обратно, за Оку, бежал без боя, испугавшись, что его вот-вот окружат под ближайшей крепостью. Да если даже и не окружат, то все равно ему потом невозможно будет с награбленной добычей и полоном уйти назад, в степи.

Разик произнес эту тираду звонким голосом, с искренней радостью, что может изложить свои весьма толковые соображения лично большому воеводе русского войска, не замечая, что тот, задохнувшись от негодования, краснеет и бледнеет от его речей.

— Да как ты смеешь, наглый юнец, указывать, что мне следует делать?! — взревел князь.

— Прости, воевода, за смелое слово не по чину, — ответил Разик по-прежнему спокойно, без какого-либо страха или смирения в голосе. — Я просто припомнил наставления князя Михайлы Воротынского, который по государеву указу «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» в прошлом году написал.

— Что ты мне чужими заслугами в нос тычешь, щенок! — продолжал бушевать воевода. — Где сейчас этот твой Воротынский? На Белоозере, в ссылке! А я туда не хочу! Известно ли тебе, умник, что имеется прямое письменное распоряжение Разрядного приказа, запрещающее биться с ордынцами в чистом поле и предписывающее встречать их в крепком месте, за рвом и тыном или гуляй-городом! Так вот, я по государеву указу поставлен защищать Муравский шлях и встал в том месте, где приказано, обнес лагерь тыном, как предписано, и не собираюсь самовольно позиции покидать и гоняться за крымцами по полям, где их легкая конница имеет большое преимущество!

Понятно, что тирада воеводы была адресована не какому-то ничтожному полусотнику из дружины захудалого провинциального боярина, не имеющего веса при дворе, а войсковому дьяку Разрядного приказа, в сафьяновом портфеле которого лежала бумага с донесением о перемене движения вражеского войска, каковая в случае наших неудач в отражении нашествия могла быть обращена против большого воеводы, князя Бельского. Почему, дескать, воевода, получив сие донесение, не ударил на неприятеля, а остался стоять на прежнем месте? Нет ли здесь измены? В ответ воевода, разумеется, предъявит распоряжение Разрядного приказа, предписывающее ему защищать Муравский шлях. Сие распоряжение, скрепленное малой печатью, было надежно укрыто в тяжелом, окованном железом походном ларце князя Бельского. Пожалуй, оно перевесит бумагу дьяка. Именно эти мысли, а вовсе не соображения о стратегии и тактике боевых действий в изменившейся обстановке занимали сейчас воеводу более всего остального. В этот момент, как и во все последние годы, он заботился о защите себя и своего рода от царского гнева, а вовсе не своей страны и ее граждан от нашествия крымской орды.

Дьяк, который прекрасно понял истинный смысл княжеских речей, лишь пожал плечами и ответил вкрадчиво:

— Разумеется, воевода, тебе виднее, чем кому-либо, где и как неприятеля отражать. Мое дело бумажное: донесения собрать да твои приказы записать. А вся ответственность, конечно же, на тебе лежит!

— Так ты что ж, чернильная твоя душа, заранее хочешь все возможные неудачи на меня списать… — начал было князь, давая волю праведному гневу, но не успел закончить фразу.