Зазаборный роман (СИ)

Нет у меня настроения говно пересказывать, я пишу гениальней, талантливей, круче, но настроения рассказывать, даже свое, нет. Постучал по двери, сообщил прапору, что он пидарас и мне не нравится, требую бумагу для жалобы, так как посажен в нарушение и желаю в одиночку. Вызвал охреневший прапор ДПНК, выволокли меня на коридор, влили слегка, раз пять дубиной, Тюлень без молотков в трюм опустил, так тут влили. Влили — и назад в хату, ни одиночки, ни бумаги мне не обломилось… Загрустил я, запечалился и на следующий день аппетит потерял. Объявил голодовку. Меня в коридор, шланг принесли, резиновый, в палец толщиной и говорят, бляди:

— Жрать не будешь, паскуда, засунем через нос, тварь, до кишок, мразь, и будем заливать баланду, падла! Понял, дерьмо?

Понял, понял, фашисты — и в Африке фашисты, дали мне по боку и назад, в хату. Про шланг этот в зоне все наслышаны…

Вот я и передумал голодовкой баловаться, че я, революционер задроченный, что ли?

Дали обед, я пытаю братву:

— Будет кто?

Жулики отказываются, марку держат, мужики жуликов опасаются. Вылил я свою баланду в парашу, пайку на батарею холодную. И вечером также. С рыбкиным супом. Ну, а на следующий день пролетный. Пайку на батарею, кипяток — братве. И из крана не пил. Ни грамма! Я вам, козлы, устрою!

На седьмой день, с утра, как Тюлень моду завел, в хату ДПНК зашел, майор Парамонов. Прапор в дверях ключами бренчит:

— Проверка! Встали к стене!

А я уже с вечера и встать не могу. Совсем нет сил. ДПНК глаза выпучил:

— Почему лежишь? Встать!

Жулики ему поясняют:

— Он шесть дней ничего не жрал и не пил. Помереть решил, видно.

— Как не жрал?! В хату жратву на него брали, заявление о голодовке не писал, не принимаю такую голодовку! Вставай!

Я же в ответ лишь хриплю, на полу лежа и рот разеваю. Знаю от зеков и сам чую, когда не жрешь да еще воду не пьешь, то во рту белый налет и ацетоном воняет. Организм сам себя жрет. Глянул майор Парамонов в мою пасть, глянул — не побрезговал. Глянул и прапору:

— Санитаров с носилками! Он сдохнет скоро!

Унесли меня на крест. Хорошо! Диету хаваю осторожно — яйца (яйца! мама родная, яйца в зоне!) сырые с молоком, повидло, сахар, чаек из столовой. Хлеб белый, супчик жиденький, но питательный, будешь худенький, но внимательный! Фольклор.

Полежал пять дней и выписался. И не в ШИЗО досиживать, а в зону, в отряд! И с ментами можно бороться. Иногда. Если не убьют…

А через недельку меня снова шнырь зовет. Но не хозяйский шнырь, а с креста. Начальник медсанчасти майор Безуглов желает меня видеть!

Прихожу, сидит холеный боров, улыбается, он всегда улыбается, видно все у него в кайф! Представляюсь, а он меня радует:

— Поедешь со следующим этапом на областную лагерную больницу. Полежишь-полечишься.

За что же мне такие привилегии. Оказалось все просто:

— У тебя туберкулез. Две каверны. В каждом легком. И бронхит. И где это ты заболел?

И действительно — ну где же я мог в 1981 году, на шестьдесят четвертом году советской власти, такую несоветскую болезнь заработать? Это только большевики в царских казематах-тюрьмах кашляли и румянцем цвели…

А у нас в тринадцатом отряде, после зимы с зелеными от плесени потолками, 26 (двадцать шесть!) новых тубиков оказалось! Двадцать шесть человек заболело туберкулезом. И откуда — непонятно… У, гады!..

Месяц провел на областной больнице. Курорт! Отличная еда (даже подозрительно), проверки по шконкам, зелень, цветы! Трюмов нет, работы нет, молотков нет! Тюленя нет! Красота! Много ли зеку надо? Немного, самую малость…

Одним словом, оттянулся я в полную меру. Подлечил свой личный туберкулез — и на зону. Как всегда, через тюрьму, через транзит.

А на транзите плюнуть некуда от зечни. В Омской тюрьме камеры транзита все маленькие, человек на сорок от силы. Напихали же по сто-сто пятьдесят! Что такое?

На Кровавой восьмерке, на зоне общего режима, бунт был! Три дня бились одни жулики с другими, попутно выбивая ментов, личных врагов и всех, кто под нож попадал. Поэтому в транзите весь народ в бинтах, в гипсе… Как с войны. И огромная масса петухов, кого до бунта опустили, кого во время бунта трахнули. Кого после него, здесь, на тюрьме… И трупов было валом, братва рассказывает, кучами лежали трупаки. Бились на совесть, делили самое дорогое — власть. И поделили. Побежденных, кто живой остался, по разным зонам, по разным областям развезли. Победителей раскрутили, срок добавили и тоже по разным зонам раскидали… Зону отстроили заново, после пожара, после бунта, еще А. С. Пушкин метко подметил, мол, страшен народный бунт, ой страшен! Но сильна Советская власть и прошли, канули в лету, времена Пугачевых и Разиных, и хоть то там, то сям, то здесь вспыхивают небольшие или большие бунты недовольных своим положением зеков, но результат всегда один и тот же — плачевный! Солдаты с дубинками, и справедливость советская торжествует! Горе побежденным, еще хуже условия, еще жестче террор.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ