Зазаборный роман (СИ)

Думаю о зоне. От тюрьмы пирамида социальная в зоне ненамного отличается, но есть совершенно новая деталь, но есть существенные различия. Всего четыре ступени, четыре касты, по-лагерному — масти. Как в картах.

Наверху пирамиды — блатяки. Они, конечно, неоднородны, есть авторитетней, есть менее. Сверху вниз в масти этой располагаются жулики, блатяки, грузчики, шустряки.

Следующая ступень — мужики. И тоже неоднородна эта масть, как и другие. Есть — к жуликам примыкают, а есть черти. В зоне черти в мужиках ходят, в плохоньких, но в мужиках.

Ниже — активисты, менты, козлы, сляслинские, сэвэпэшники. Наверху неработающие — председатель СВП зоны, старшие дневальные, бригадиры, зав. столовой, зав. медпунктом, зав. клубом, зав. баней. Ниже — председатели СВП отрядов, шныри при офицерах, службах. Ниже — шныри разные, поломои, но при блатных местах — в мед. пункте, например. Ниже — хоз. обслуга — повара, банщики, парикмахеры, сапожники и так далее и тому подобное. Ну, а ниже менты рядовые, сетки плетущие да еще дежурящие.

Следующая и последняя — петухи, бесправные животные…

Мысли мои стройные да умные лязг дверей прервал, гусей спугнул. Что за безобразие такое, даже в одиночке покоя нет. Запускают знакомую морду, из нашего отряда.

— Привет, Сучок, привет, Слава! За что?

— Привет, Профессор! Все за то же — за ремесло…

Слава-Сучок — портач. Портаки колет, татуировки делает. И классные. Несет в массы искусство. Он на воле художником работал, в клубе афиши рисовал. И деньги. Как понадобятся деньги, так Слава сразу полтинник и нарисует. У него специализация на полтинниках была. На них и спалился — на одном, дали ему четыре года. Но и в зоне его руки нарасхват, руки его золотые. Колет он классно, с тенями, высокохудожественно. Но прапора его с кумовьями трюмуют, — как запалят, так сюда. Хотя сами, паскуды, его руками тоже пользуются — он им за плиту чая с фотографий портреты рисует, карандашами цветными.

Сучок подмигивает мне и как фокусник достает полтинник, заныканный между пальцами, так как на ШИЗО при переодевании обыскивают и в жопу заглядывают.

— Твоей работы полтинник?

— А чьей же?

— Не боишься, что спалишься и раскрутят?

— Не боюсь. Волков боятся — чифир не пить.

Стучим в двери, благо смена Семеныча. Кормушка распахивается, появляются усы.

Выслушав нас, заявляет в ответ:

— Сучок! Я твои полтинники коллекционировать не собираюсь. У меня их уже четыре штуки, а ты мне пятый всучиваешь!

Слава божится по-блатному на зуб и мусолит полтинник слюнями, показывая Семенычу, что краски не плывут, полтинник настоящий, прапор с роскошными усами приносит пять плит чая и забирает полтинник, кормушка захлопывается. Сучок подмигивает еще и показывает второй, который слюнявил.

Мы хохочем, отгоняем весь чай, кроме небольшого крапаля на ПКТ, чтоб не спалить и варим чифир в миске, сжигая на дрова часть рукава моей куртки. Много чаю на полтинник вышло, пять плит. Чай на воле девяносто восемь копеек стоит, а в зоне пять рублей. Ну а в трюме чарвонец … Вот считайте процент прибыли! Большой бизнес — советская зона!

На следующий день был тщательный шмон. Почему не в этот день? Так что, Семеныч дурак, что ли, себя подставлять. А когда сменился и капнул, мол, дымок был, рапорт я написал, а вы уж и шмонайте… Видно, на коридоре полтинник повнимательней разглядел, коллекционер хренов. За дымок нам с Сучком добавили по пять суток.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В библиотеке не книги — советское говно о заводах и тому подобное. А читать начал рано, с пяти лет, вот и испытываю нехватку в чтиве, по научному сенсорный голод, я ведь сверху только шершавый да ершистый, чуть что — в морду да словом грубым в три секунды огрею, одарю. Это чтоб не съели. А внутри я мечтательный и нежный, сентиментальный и меланхоличный. Это я так о себе думаю, не знаю, как остальные. Лежу на шконке, привыкаю к новому видению мира и готовлюсь идти в библиотеку. Там хоть и говно, но голод-то не тетка, даже если и сенсорный…

Привыкаю к новому видению мира… Нет, я ничего не схавал и не курнул анаши. У меня очки!

После большого перерыва, привыкнув к тусклым краскам, смазанным линиям, нечетким контурам и расплывчатым образам, одним словом, привыкнув к сюрреализму и импрессионизму вперемешку с модерном, наслаждаюсь грубыми сочными мазками, четко очерченными линиями, уверенно выписанными образами. Наслаждаюсь соцреализмом. Социалистическим реализмом, самым реальным в мире. Не через розовые очки, а через тщательно протертые стекла!

Очки эти получил мужичок один, оплатив по безналичному счету и стекла, и оправу, и работу. Получил — и мне подарил, так как одни у него на носу есть. А иметь двое очков, когда дети голодают в Африке, в Латинской Америке бушует пожар освободительных войн, а у меня нет очков — это расточительство, мужичок со мною согласился, и у меня есть возможность наслаждаться реализмом. Социалистическим.