Заземелье

Савелий склонился надо мной и взялся руками за стенки того, во что была закована моя голова. В следующее мгновение ее прострелила такая резкая боль, вытерпеть которую я оказалась не готова. Сознание покинуло меня, наверное, в последний раз, как мелькнула напоследок мысль.

Боль и холод — вот все что я чувствую, когда временами выныриваю из чего-то теплого и приятного. Там тоже темно и, кажется, что нет ничего, но там я не страдаю. В том месте, чем бы оно не являлось, я точно знаю, что пробуду не долго. Это как приземлиться в незнакомом аэропорту, выйти из самолета на какое-то время, чтобы его проверили, дозаправили, и пережидать в терминале, бродя по магазинам и делая незначительные покупки. Точно знаешь, что скоро приятный женский голос объявит по селектору, что ты можешь продолжить путешествие. И нет скуки или усталости, лишь радостное ожидание.

Я готова ждать сколько угодно, ничего не видя и не чувствуя. Ведь впереди у меня что-то очень хорошее… А эта всепоглощающая боль, пусть и кратковременная, сбивает весь настрой. И периоды ее странным образом удлиняются. Словно кто-то не пускает меня обратно. В такие моменты я понимаю, что все еще жива, только не могу открыть глаза, что-то мешает. Но слух мой свободен и улавливает какой-то монотонный стук и тихий речитатив непонятных мне слов. Где я? И что происходит вокруг меня? Почему так нестерпимо холодно, что немеют конечности и мышцы сводит судорога? Один этот холод способен убить, не дожидаясь, когда жизнь сама покинет меня.

Периоды бодрствования становятся еще длиннее, но не делаются приятными. Я все отчетливее начинаю понимать, что мое тело помещено во что-то, и именно это что-то, вязкая хлюпающая (а это я поняла, когда слегка шевельнулась в ней) субстанция, замораживает меня и держит в плену. В ней все, кроме головы. И этот бой — он сводит меня с ума, давит на барабанные перепонки. Оставьте меня, слышите, оставьте все! Дайте умереть спокойно!

В очередной из жутких моментов я решаюсь бороться, тогда из моего горла вырывается протяжный стон. И становится легче. Этот стон, больше похожий на предсмертный крик, странным образом согревает. Наверное, поэтому он все длиться и длиться. Как только хватает дыхания.

— Ну, слава духам! — произносит знакомый голос. — Услышали мои просьбы. Доставай ее…

И вот я покидаю ставшую моей собственной морозилку. Сильные руки подхватывают меня, но мои собственные силы еще не могут вытерпеть новый приступ боли, и сознание опять ускользает…

Жарко, нестерпимо жарко. И воняет! Как же тут удушливо чем-то воняет! На веки уже ничего не давит, но вокруг столько пара! Он, как густой туман, ложится мне на глаза, ослепляя их. Тело жжет огнем. Миллиарды иголок пронизывают меня с головы до ног.

Все тот же знакомый голос велит кому-то:

— Доставай ее!

— Проклятье! Кипяток же!.. Ты сварила ее!

И этот голос мне тоже знаком, только память отказывается помогать. Кому же он принадлежит?

Меня вытягивают на поверхность, спасают и прижимают к чему-то прохладному. Только капризное сознание опять не дает насладиться приятными ощущениями. А может и оно не в силах выдержать подобного контраста.

— С возращением, милая! Открывай глаза и взгляни на этот мир, что был к тебе так неласков, по-новому…

Я еще даже не проснулась, лишь только веки мои затрепетали в попытке распахнуться. Агата? Я смотрю на доброе в своем уродстве, морщинистое лицо и чувствую, как счастье переполняет меня. Снова я в ее неказистом домике, в своем закутке, отгороженном от большой комнаты занавеской. Лежу на знакомом сундуке, утопая в мягкой перине и укрытая до подбородка пуховым одеялом. И у меня в кои-то веке ничего не болит. Это ли не счастье?!

— Ты победила ее, — улыбнулась Агата. — И духи были на нашей стороне.

— Так все это не приснилось мне?

Мой ли это голос? Почему я каркаю, вместо того чтобы говорить?

— Нет, милая, не приснилось. Ты прошла сложный путь борьбы и вышла победительницей.

— Но как?..

Я хотела спросить, как я здесь оказалась. Все это было похоже на чудо или продолжение моего сна. Только почему-то сейчас я была уверена, что не сплю.

— Ко мне тебя принес Савелий. Не спрашивай, зачем он это сделал, — жестом остановила Агата очередной, готовый сорваться с моих губ, вопрос. — Я и сама этого не знаю. А он все время молчит, как рыба. Когда явился с тобой на руках, думала мертвая ты уже, — тяжело вздохнула она, и уродливая карикатурная тень на занавеске угрожающе затрепетала. — Только когда он велел вылечить тебя, поняла, что теплится еще в твоем истерзанном теле жизнь, но едва-едва… Даже дыхание твое почти не улавливалось. Но теперь, хвала духам, ты быстро пойдешь на поправку, — улыбнулась она, и ее крючковатый нос практически закрыл тонкие потрескавшиеся губы.

Значит Савелий не вернул меня в колонию, а доставил к матери. Зачем? Неужели только затем, чтобы подлечить, заштопать, так сказать, и снова подвергнуть пыткам, довести начатое до конца? И правду ли говорит Агата, что теперь я выздоравливаю?

Я попыталась пошевелить рукой. Толком ничего не получилось, но почувствовала, как дрогнули пальцы.