Заземление

А потом, в довершение, вагон резко затормозил, и кто-то, не удержавшись за поручень, всех повалил друг на друга, как кегли, и он тоже со свои проклятым пузом почти улегся на Лику, но это их как-то сблизило: поднимаясь на ноги, они впервые обменялись улыбками. Ну, а когда он на сходе с эскалатора обнаружил исчезновение денег из кармана, это их окончательно сроднило. Что его особенно восхитило — в том же кармане лежала свернутая квитанция об уплате за телефон, — так она оказалась на месте, только свернутая уже не вчетверо, а вдвое. То есть этот виртуоз-гуманист, восхищенно делился он с Ликой, все вытащил, оценил и ненужное вернул обратно! Лика грустно, но не без нежности улыбалась, а он вдруг с досадой вспомнил Калерию: вот таких бы воров лучше ловила! И светлый теплый вечер снова померк.

Они шли по пустынной Коломенской, отдающей вечеру дневной жар, и он искоса поглядывал на излишне четкий Ликин профиль — греческий, но мужской, и снова дивился тотальной власти норм и канонов, способных добираться до самых интимных уголков, чтобы и там отравлять людям радость общения друг с другом.

Мало ему Калерии с ее соглядатаями…

Он резко оглянулся, чтобы застать филера врасплох, но тот тоже оказался не лыком шит — молниеносно припал на колено и притворился, будто завязывает шнурок. В нарастающих сумерках склонившегося лица было не разглядеть, но мы его сейчас разглядим, разглядим…

— Ой, простите, совсем забыл, мне нужно бежать, мне будут звонить… — последнее слово он бросил Лике уже через плечо вместе с судорожной извиняющейся улыбкой и поспешно зашагал обратно в сторону Невского.

У склонившегося филера он замедлил шаги, потом, миновав его, остановился и, сделав вид, что читает эсэмэски на мобильнике, посмотрел на его склоненную спину. Филер действовал грамотно — выпрямился и, не оглядываясь, быстро двинулся в прежнем направлении следом за удаляющейся фигуркой Лики. В этот миг зажгли фонари, и стали хорошо видны развевающиеся Ликины брючки из какой-то легкой ткани и даже обтянутая попка, хоть и худенькая, но все же вполне рельефная. Высокий узкий филер в обтягивающей рубашке навыпуск догонял ее так быстро, что на совершенно пустой и несколько трущобной улице это даже показалось по-новому тревожным. Тем более что в этой узкой, неумеренно стройной фигуре брезжило что-то очень знакомое…

Ах ты, дьявол, это же Лель!..

Стараясь не топать и не пыхтеть, он заспешил, почти побежал на цыпочках обратно и успел вовремя: именно в тот миг, когда извращенец приготовился к прыжку, он всей своей массой обрушился на него и придавил к асфальту — наконец-то и пузо пригодилось.

Оба не издали ни звука, но сверхчуткая Лика что-то все же расслышала.

— Что вы делаете?.. — в ее голосе звучал ужас.

— Ничего, все в порядке, — с преувеличенной бодростью отрапортовал он снизу. — Теперь он вам ничего не сделает.

Стараясь не кряхтеть, он поднялся и отряхнул колени. Его пленник продолжал лежать, втянув голову в плечи и прикрыв ее обеими руками.

— Вставай, бить не будем, — с недоброй снисходительностью подбодрил он поверженного, и тот начал подниматься, со страхом косясь через плечо.

— Так это же Вадик из нашего подъезда, — ошарашенно сказала Лика, вглядываясь в лицо преступника, благоразумно, однако, не приближаясь к нему. — Вадик, что ты сделал?

— Так ты еще и Вадик? Расскажи, расскажи, по какому случаю мы с тобой познакомились. А то я связан клятвой Гиппократа.

— Ни по какому, я вас первый раз вижу… — дрожащим голосом ответил Вадик, наконец-то решившийся обратить на него затравленный взор дичи в капкане.

Фонари среди налившейся тьмы светили щедро, и сомневаться в том, что он и впрямь никогда не видел отчетливо желтеющего лица этого пацана, было уже невозможно. Однако признаться в ошибке было еще более немыслимо.

— А зачем ты пригибался?

— Шнурок хотел завязать…

— Так ты его только что завязывал!

— Он какой-то дурацкий, все время развязывается… Шелковый какой-то, что ли…

— Так вот, смотри, будь в следующий раз поосторожнее. Не гоняйся за одинокими женщинами, спокойной ночи!

И он быстро пошел прочь, отключив слух и сознание, чтобы ничего не понять, даже если ему успеют ответить.

Вот тогда-то он и понял, что Калерии вполне по силам постепенно свести его с ума. А уж развить невроз преследования — как не фиг делать.

Так, может, прикончить эту назойливую тварь?!.

А что, подкараулить в подъезде, дать ломиком по башке…

В пустом и гулком собственном подъезде он подумал об этом совершенно серьезно. А дома, с облегчением обнаружив, что Симы еще нет — опрашивает всех подряд, не слышал ли кто чего, ведет независимое расследование, — он принялся заземлять Калерию, представлять ее то в сортире, то в какой-то канцелярии, где ею все помыкают, то в коленно-локтевой позиции и кое-чего добился, она перестала казаться ему грозным вестником каких-то высших сил; в итоге после расслабляющей таблетки он заснул так крепко, что не услышал, ни когда пришла Сима, ни когда она снова ушла.