Зазеркалье. Записки психиатра

Соловьев шел в пустыню. В длинном черном английском пальто, цилиндре и с тросточкой в руках. Шел, не оглядываясь, туда, где «хатар», «мот» и «сер», которые, по словам Жака Нурье означали «опасность», «смерть» и «тайну». Шел туда, где Фаворский свет и где ждала его София. Встреченному утром в гостинице герою кавказской войны генералу Фадееву – человеку по-военному бойкому, развязному и самоуверенному, любителю каламбуров и острот сомнительного свойства, прибывшему в Каир по собственной воле еще в начале года для преобразования армии Хедифа на случай войны с Турцией, – сказал, что направляется в Фиваиду, на родину монашества, для посещения аскетов-подземножителей. Не сказал только, что пешком, опасаясь, что Ростислав Андреевич станет отговаривать или, того хуже, насмехаться над его неожиданным решением преодолеть одному более двухсот верст не по железной дороге.

Он вышел из гостиницы рано утром, когда солнечные лучи ласково пригревали левую щеку, и шел бодро уже несколько часов, за это время успев выбраться из Каира и углубиться в песчаную бескрайность. Правда, предместья Каира он преодолел верхом на надменном верблюде с видавшим виды сиденьем на спине, поверх которого был наброшен цветастый коврик. На него он и был усажен добрым египтянином, который отгонял от него шумных мальчишек, дергавших его за полы и рукава пальто и требовавших «бакшиш». Но на окраине города феллах забеспокоился и остановил верблюда, указывая рукой в сторону пустыни и встревоженно повторяя слова «хатар», «морт» и «бедуан».

– Ялла! Ялла! – попробовал подбодрить его Соловьев, показывая вперед, однако хозяин верблюда был непреклонен.

– Халас! – подытожил он дебаты и протянул руку. – Бакшиш.

– Какой тебе бакшиш? – возмутился Владимир. – Бросаешь меня посреди дороги – и бакшиш тебе? Ничего не получишь! – строго сказал он, но все-таки положил в темную ладонь несколько монет, чтобы унять собравшихся вокруг феллахов, которые, размахивая руками, о чем-то возбужденно кричали, то ли сердились, то ли спорили между собой.

– Хатар! Бедуан! – напоследок встревоженно сказал ему провожатый, словно прощаясь навсегда, и даже недолго еще шел следом на отдалении, видимо, рассчитывая, что путешественник одумается и запросится назад.

– Инша-ала! – беспечно помахал ему рукой Соловьев, сообщив, что полагается на волю Аллаха, и дальше пошел один. Идти было не очень легко – ноги вязли в песке, но это его не расстраивало. Главное, он был один, и никто не мешал размышлять. Время от времени, чтобы не сбиться с южного направления, он поглядывал на низкое ноябрьское солнце, которое хотя и поднялось совсем невысоко, но, кажется, уже собиралось покатиться вниз за Нил, к западной кромке горизонта. Несколько раз он останавливался и, сделав маленький глоток воды из прихваченной с собой небольшой бутыли, оглядывал окрестности.

«Пустыня… – думал он. – Оглушающая тишина застывшего мира. Это песок или морские волны? – спросил он сам себя, глядя на дюны, уходящие к дрожащей кромке неба, с разбросанными здесь и там иссушенными кустиками. – Наверное, когда-то здесь было море, безбрежное, как бесконечность, и такое же опасное для беспечных. Потому путешествие через пустыню подобно мореплаванию, а верблюда называют «корабль пустыни». Только здесь понимаешь, что такое тишина. Только здесь чарующая магия спокойствия постепенно укутывает воспаленный мозг, убивает мелочную суету и взбудораженные мысли, сплетенные в змеиный клубок повседневными хлопотами и взаимоотношениями. Спокойствие и смирение – качества, необходимые для познания этого величественного, подрагивающего в дымке пространства, где слова «вода» и «тень» имеют особую цену, потому что днем невыносимо жарко, а полуденное солнце вовсе и не солнце, а всемогущий бог, испытывающий путешественника на прочность. А вечером, когда на западе умрет солнце, мир погрузится в темноту. Вечная борьба света и тьмы».

Небольшая полуразрушенная постройка без крыши, сложенная из грубых камней, показалась ему прекрасным местом для первого привала. Он опустился на песок, прислонился спиной к стене, с удовольствием вытянул ноги в пыльных сапогах и прикрыл глаза.

…Бедуины появились будто из-под земли. Худощавые, жилистые, похожие на своих верблюдов. Соловьев вскочил на ноги. Четверо сурового вида всадников, сдерживая своенравных скакунов пустыни, окружили его, разглядывая неприязненно и недобро.

– Сабах аль-фуль, – с улыбкой произнес он одну из фраз, написанных мсье Жаком в его блокноте, но тут же вспомнил, что это означает «доброе утро!». Хорошо, что не добавил: «Я халява» – «Моя прелесть», – присоединенные легкомысленным французом к пожеланию доброго утра.

Бедуины молча переглянулись.

– Шайтан! – вдруг пронзительно закричал один из них, тыча в Соловьева длинной палкой.

– Шайтан! Шайтан! – подхватили другие…