Зажечь свечу

Но нет. Милосердова быстро забыла о том, что заседатели отказались ее отводить. Ее смущение было недолгим. Когда Касиев сказал о том, что будет писать Особое мнение, председательствующая заявила, что в таком случае он не должен пользоваться записями, которые вел на суде. Касиев не стал спорить, но безапелляционное и противозаконное заявление Натальи Гурьевны только еще больше убедило: он прав…

В своем Особом мнении он написал о том, что протокол опознания не имеет юридической силы; что Ичилов и двое его спутников — лжесвидетели, показания их путаны и противоречивы; что расписание поездов, на одном из которых они якобы приехали 25 апреля в Мары, — фиктивное, хотя и представлено Милосердовой в пику официальному расписанию, предъявленному адвокатом; что следствием осталась не проверенной версия мести; что напрасно председательствующая отклонила ходатайство подсудимого о вызове в суд Завитдинова, который мог пролить свет на действия следствия; что, судя по документам, Клименкин арестован раньше, чем потерпевшую привезли в больницу и допросили, а это подтверждает, что следствие на самых первых порах создало версию, от которой не в состоянии было отказаться, несмотря на очевидные противоречия. «Я убежден, что вина Клименкина в убийстве Амандурдыевой не доказана и он должен быть оправдан», — резюмировал Валерий Арамович Касиев.

Особое мнение заседателя хотя и не оглашается в суде, но прилагается к приговору.

2. НАТАЛЬЯ ГУРЬЕВНА

Что сказать о судье? Как можно расценить действия человека, если он поставлен на службу Закону и вершит правосудие от имени Народа — а народ с ним в большинстве своем не согласен? Практически не было никого в зале суда, кто согласился бы с жесткими и односторонними действиями Милосердовой и с приговором, вынесенным на основании столь ненадежных, сомнительных улик, — никого, кроме тех, кто своими действиями прямо способствовал вынесению этого приговора: прокурора Виктора Петровича, свидетеля Ичилова и его «друзей», следователя Бойченко…

Чем руководствовалась Наталья Гурьевна? Чувством своей правоты? Независимостью своего мнения от мнения большинства, сидящих в зале? Но ведь даже в том случае, если она считала все это большинство, всю эту «условную», по выражению прокурора Виктора Петровича, массу неправой, то как судья она обязана была в процессе судебного разбирательства  д о к а з а т ь  свою правоту — в том-то и заключается смысл самой процедуры  о т к р ы т о г о,  н а р о д н о г о  суда! Однако она не позаботилась об этом. Что ж, ей, очевидно, виднее.

Но если судья имеет право на  с в о ю  правду, отличающуюся от правды других людей, сидящих в зале, то ведь такое же точно право имеет и каждый — любой! — человек. В конце концов и судья ведь тоже… Обыкновенный человек. Как все. Разве что он как раз и  д о л ж е н  быть выразителем всех, выразителем воли  н а р о д а. Если же он не выражает ее, то… Каждый вправе выразить ее. Не так ли?

И если Наталья Гурьевна настаивала на  с в о е й  правоте, то вполне естественно, что каждому хотелось настаивать на своей…

3. ЖАЛОБА

И все-таки нужно отдать должное судье Милосердовой — приговор был составлен грамотно, мотивированно как будто бы и даже убедительно на первый взгляд. Но только адвокат Беднорц думал: с чего начинать теперь? Конечно, жизнь его подзащитного теперь как будто бы вне опасности, но ведь и пятнадцать лет лишения свободы — наказание очень серьезное. Тем более что есть уверенность в его несправедливости. Милосердова определенно убеждена в своей правоте. Но точно так же — определенно! — убежден и адвокат. В своей.

Было ясно: действовать можно только через Верховный Суд Союза. Решил написать развернутую, хорошо аргументированную жалобу.

Сочинял ее две недели, вновь и вновь перебирая в памяти подробности дела.

Жалоба получилась длинной, целый трактат. Как ни старался сократить, оставляя одни только факты, получилось тридцать страниц убористого машинописного текста.

Ответ на жалобу пришел в июле. Дрожащими пальцами вскрывал небольшой конверт с грифом Верховного Суда СССР. Два сложенных вместе тонких листика с машинописным текстом. В нетерпении заглянул в самый конец. В пересмотре дела было отказано.

Начал читать внимательно. Руки дрожали, пришлось положить листки на стол.