Зажечь звезду

— А потом… начались странности, — чуть слышно продолжила Ханна. — Я пришла домой и сразу легла. Мне приснилось, будто я попала в жуткое место, коридор между зеркалами. Стою между двух бесконечностей, и куда бы ни пошла, везде одно и то же. Пустые рамы и черные провалы… И сколько не иду, они не кончаются… Я просыпаюсь, потом закрываю глаза — и снова проваливаюсь туда же… Утром выяснилось, что отец снова… не в форме…

«Попросту говоря, запил», — мысленно закончила за нее я. Да, не повезло девочке. Одной с этим справляться…

— … попыталась с ним поговорить, но он слушать ничего не хочет. А потом… потом он ударил меня по лицу. И я испугалась и закричала, что если бы мама, это увидела, то…

…Тень отделяется от стены, наливаясь красками и объемом. Серебристо-серые глаза, точно такие же, как на лице его дочери, смотрят гневно. «Как ты посмел, Уильям… Как ты посмел поднять руку на нашу Хани!» Взмах тонкой руки — и стакан летит на пол, разбиваясь блестящими осколками и алкогольными брызгами. Уилл начинает стремительно трезветь, глядя, как из пореза на руке его драгоценной, так рано ушедшей Кимберли, его Ким, капает на пол золотая кровь. «Как ты мог так измениться, Уилл?» — в серебряных глазах гнев растворяется в боли, как яд в бокале с вином. «Мама!» — кричит рядом Ханна, и он понимает, что это не сон… Миг — и все исчезает, только золотятся на полу цепочкой густые капли…

— Я не понимаю, что происходит… — прошептала Ханна, опустив голову. — Наверное, я схожу с ума. Но он тоже ее видел… Ты думаешь, что я ненормальная? Что я придумала все это?

Я глубоко вздохнула. Как мне хотелось просто обнять эту несчастную девочку, запутавшуюся в собственной силе! Сейчас, когда Хани совсем близко, ясно видно, что она остановилась в шаге от инициации. И рядом не оказалось никого, кто мог бы ей помочь, объяснить… Впрочем, почему нет? Я ведь здесь… И когда-то все уже было: и заплаканные глаза, и неверие, и чудо на расстоянии вытянутой руки…

Смазанным хороводом воспоминания закружили сознание.

…Меня опять перевели в новую школу. На этот раз дела обстояли совсем скверно — переходить пришлось в середине года, а Этна еще и задержалась на старом месте. Ждать ее можно было только на следующей неделе. Вдобавок здесь, в отличие от прошлого моего класса, давно ввели обязательную к ношению форму, и теперь я мучалась, постоянно одергивая синюю юбку в мелкую складку и расправляя круглый воротник рубашки. Никогда не умела носить костюмы.

Первый день прошел, как всегда, ужасно. Куча новых имен и лиц, никак не желавших укладываться в голове, приторно-добренькие, услужливые преподаватели… И ни одной искренней физиономии.

«У-у, тошнит от всего этого! Когда же Этна уже переведется?!»

На середине очередного урока, когда вынужденная соседка по парте достала меня своими дурацкими вопросами, я подняла руку и попросилась выйти. С трудом заставив себя прикрыть дверь, а не хлопнуть ею, выскользнула в коридор, на ходу поправляя юбку. Сделала несколько размашистых шагов и только потом осмотрелась.

Похоже, я была не одинока в стремлении покинуть душные стены класса.

У окна стояла девчонка, упираясь ладонями в стекло. Высокая, с гладкими волосами матово-желтого оттенка, как солнечные лучи. Вот кому тон формы подходил идеально. Но, похоже, как и меня, ее душил круглый воротничок, а пиджак никак не желал застегиваться на правильные пуговицы. Схожие неприятности быстро роднят, поэтому я, недолго думая, встала рядом с ней, глядя сквозь промороженные рамы на белоснежные сугробы за окном.

— Красиво, правда? — спросила я. — Люблю, когда морозы стоят.

Девочка промолчала, поджав губы, скрывая взгляд за пушистыми светлыми ресницами. Я сделала еще одну попытку завязать разговор:

— Говорят, экзамены в этом году перенесут на неделю раньше. Ты как думаешь, правда так будет?

Она обернулась, яростно сверкнув глазами. Они оказались такими же солнечно-желтыми, как прозрачный янтарь.

— Ничего тебе не скажу!

Я несколько опешила.

— Э-э, спокойней, я и не настаиваю. Что за бурная реакция?

Девочка резко выдохнула, успокаиваясь, и опять отвернулась к окну. Узкие ладони прижались к заиндевелым стеклам.

— Ты не понимаешь. Прости. Но если я скажу что-нибудь, то так оно и будет. Все сбывается…