Зажги свечу

Эйлин посмотрела на дочь. Она уже слишком взрослая, чтобы брать ее на ручки, но выглядит точно так же, как во времена, когда приходила из школы с порванным портфелем или с негодующей запиской от сестры Маргарет. Эйлин не хотела бы, чтобы Эшлинг необдуманно наговорила что-то, о чем может потом пожалеть.

– Деточка, ты можешь спросить меня о чем угодно. И можешь сказать мне что угодно. Однако я должна тебя предупредить, что потом люди часто сожалеют о сказанном, чувствуя, что выдали секрет постороннему или поступили как-то нечестно. И тогда начинают обижаться на того, кому проговорились. Понимаешь, о чем я? Мне бы не хотелось, чтобы ты отдалилась от меня, поскольку наговорила чего-то, что говорить не следовало…

– То есть ты знаешь?! – в ужасе вскричала Эшлинг.

– Знаю? Что я могу знать? Откуда мне что-то знать? Эшлинг, не сходи с ума! Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Я всего лишь описала тебе некое общее правило по поводу откровенных разговоров.

– Я так понимаю, ты не хочешь, чтобы я тебе все рассказала?

– О боже, деточка, ну что ты как ежик? Послушай меня. Я никогда не забуду, как мы с твоим папаней поженились. Никакого медового месяца у нас не было. Мы всего лишь провели выходные в пансионе в Траморе, и ни твой папаня, ни я не могли говорить про любовь, как заниматься любовью и все остальное. Мы просто делали, а не говорили.

– Я знаю, – уныло ответила Эшлинг.

– Кое-что в постельных делах… когда твой папаня только начал… я и понятия не имела, правильно так делать или нет. Понимаешь, он лишь слышал всякое от дремучих мужиков, с которыми вместе работал на ферме в юности. Его мать умерла, земля ей пухом, и потом он только и знал то, что ему рассказали безграмотные сотоварищи, когда он работал в скобяной лавке.

– И что же дальше, маманя? – сочувственно и печально спросила Эшлинг.

– В общем, я не понимала, правильно ли то, чего он хотел… делаем мы все как надо, или это грех… Мне ведь некого было спросить – ни одного человека в целом мире. Мать я бы ни за что спрашивать не стала. Она вела себя со мной так же строго, как во времена моего детства. Для нее я все еще оставалась ребенком. Она умерла пять лет спустя… Знаешь, Эшлинг, тогда я была не намного старше тебя, но никогда в жизни не разговаривала с ней по-настоящему. Тетушка Морин была монахиней, с ней про такое не поговоришь, а твои тетушки Пегги и Ниам жили в Америке, не могла же я написать им и попросить совета… ну и вот… Так что я никого не спрашивала, а просто делала то, что считала правильным, а иногда то, что не считала правильным, и не делала что-то, что мне не нравилось, вот и все. Возможно, кто-нибудь скажет, что мне следовало бы спросить открыто, ведь у девушки есть право знать, но я до сих пор рада, что не предала нас. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я? Это очень личные вещи. Может быть, я вела себя глупо, но все оставалось между мной и твоим папаней, а обсуждать такие вещи было бы унизительно для него, для нас обоих.

– Понимаю, – произнесла Эшлинг.

– Вот поэтому я и говорю тебе: если дело очень личное, то, скорее всего, будет лучше не болтать о нем на случай, если ты и сама разберешься.

– Я не болтаю, маманя.

– Хорошо, я уверена, что ты держишь язык за зубами. Однако, милая моя, когда мы говорили обо мне, то все происходило в допотопные времена, лет тридцать назад. Если же говорить о тебе и о чем-то подобном… гм… допустим, ты сомневаешься, правильно ли женщине быть сверху, а мужчине снизу… ну… ответ, разумеется, да. Понимаешь, что я имею в виду? Я пытаюсь понять, насколько интимна твоя проблема.

– Еще более интимна, маманя.

– Понятно… – Эйлин ненадолго затихла. – Я всегда готова тебя выслушать, всегда буду рядом с тобой, но если ты все же поделишься со мной, то не вздумай потом удрать и сожалеть о своих словах… Я не хочу, чтобы все так обернулось.

– Я никогда так не сделаю.

– Кто его знает. Раз уж я тут с тобой разоткровенничалась, то скажу тебе еще кое-что. Я никогда не позволяю Морин плохо отзываться о Брендане Дейли. Никогда и ни за что.

– Тогда тебе должно быть невероятно сложно с ней разговаривать. Она же только о нем и говорит, кроме тех случаев, когда распекает меня, – сказала Эшлинг.

– Когда она начинает жаловаться на него, я перевожу разговор на погоду, дом, свекровь – на что угодно, кроме Брендана. Понимаешь, бо́льшую часть времени она его обожает. Если она с ним воркует и вдруг вспоминает, как рассказывала мне, что он такой-сякой и тюрьма по нему плачет, она взъестся на меня.

– Маманя, я отношусь к Тони совсем по-другому.

– Знаю, детка. Я всего лишь пытаюсь привести пример, а не утверждаю, что у вас одно и то же. Ты не можешь дуться на Тони. Он славный парень и готов на все ради тебя.

– Да.

– В общем, я с тобой… Ты можешь рассказать мне что угодно. Я всего лишь предупредила тебя… на случай… ну так, на всякий случай…

– Маманя, ты невероятная! По молодости я и не понимала, какая ты потрясающая.