А в дежурном приемнике было слышно, как кто-то кидает и кидает в эфир четырехбуквенные позывные самолета. Самолет не отвечал так долго, что Биденко встревожился и поставил приемник на волну SOS. Волну, отданную под бедствие. Но там тоже было тихо. Самолет ответил минут через сорок. Была неисправность приемника. Наверное, пентод, подумал Биденко, самое слабое место в самолетных приемниках.
Через несколько дней вал навигации в эфире достиг силы среднего шторма. Корабли с востока были на подходе. Басовитые морзянки судовых передатчиков врывались в эфир даже там, где раньше была тишина и треск электронных разрядов. Но на всем северном побережье спокойно стоял лед и нерпы грелись на нем и бродили медведи. Только южный шторм мог взломать его и угнать на север. Южного ветра ждал центр, им интересовались Тикси и Магадан.
…И однажды ночью южный ветер пришел. Они проснулись от ровного гула. Тонко запела антенна, стены домика стали вздрагивать. Через час гул перешел в свист. Они связались с восточной поляркой. На ровном галечниковом мысу ничто не сдерживало ветер, и он отрывал гальку и бил ею о стены полярки. На острове ветер не отрывал гальки, но стрелка анемометра, который вынес Маков, застряла на сорока метрах в секунду. На сорок пятом метре ветер сбил мачты.
Первые сутки они не могли их поставить снова. На вторые тоже. На третьи сутки ветер стих и сразу же сменился плотным туманом. Брусчатки антенны были переломаны. Они соединяли куски все так же «внакладку», укрепляя их гвоздями, и часто били молотком по пальцам. Хотелось спать.
Часов через шесть мачты стояли. Печка их давно, уже может быть с сутки, не горела. Сомин чертыхался, снимая мокрую одежду: его два раза сбивало в лужу среди камней. Биденко открыл коньяк, последнюю бутылку. Но коньяк не шел в горло, был горький и пах каким-то лекарством. Маков сидел у операторского стола в одном нижнем белье. Началась его вахта.
Виденко засыпал, положив под голову забинтованную руку.
— Там телеграмма мне должна быть, — сказал Сомин. — Ты спроси. Может, затерялась. А на завтрак я борщ сварю. С сухим луком. — Он хотел еще что-то сказать, потянулся за папиросой, но не взял. Так и заснул с пачкой папирос в руке.
Маков сварил в консервной банке кофе. Потом бухнул туда коньяку. Получилось ничего. Жгуче и крепко.
Через час станцию вызвал центр. Просили сообщить полосу видимости. Аэропорт с запада заказал метеовахту с нуля и далее пятнадцатую минуту каждого часа. Длинная радиограмма требовала составить и через 72 часа передать список оборудования и построек. В дополнении инструкции 137/19 приказывалось при определении балльности облаков указывать цвет неба по секторам.
Маков переспрашивал. На той стороне злились. Потом он сел перепечатывать радиограммы на машинке. Такой уж был закон: каждая радиограмма перепечатывалась на машинке. Ему очень хотелось, чтобы была радиограмма для Сомина, но ее не было. Курсант Маков выключил передатчик, завел будильник на вахту Виденко, потом написал записку: «Пусть дурни из профкома займутся». Записку он положил под ключ так, что ее мог видеть только работающий.
Ровный глухой шум привлек его на мгновение. Волна, свободная океанская волна била о северный берег островка.
Первый пароход прошел, когда все еще спали, кроме Виденко, разбуженного будильником. Пароход шел среди редкого однобалльного льда так близко от острова, что был виден пустой мостик и согнутые руки судовых кранов.
Виденко зашел в рубку. Дежурный приемник тихо потрескивал. Никто не вызывал маленький остров невдалеке от знаменитого круга Гринвича. И приветственного гудка пароход тоже не дал. Впрочем, тут не было ничего странного. Может быть, пароход прошел уже мимо доброй сотни полярных станций. Около каждой не нагудишься.
В избушке все еще спали. У Сомина вокруг рта лежали старческие морщины. От Макова из-под одеяла торчала только стриженая голова. Спать Виденко не хотелось. Он чувствовал себя бодро, как это бывает в двадцать пять лет в 11.00 утра по местному времени. Но вахта Макова начиналась ровно через двадцать минут, и она должна была начаться во всех случаях, кроме его болезни или «специального указания полномочных лиц». Он тронул Макова за плечо:
— Вставай.
— Сейчас, — сказал Маков и еще спросонок сунул ноги в матросские тупоносые ботинки со сбитыми каблуками.
— Ты не сердись, — сказал Виденко. — Так надо.
В это время с моря донесся далекий гудок. Наверное, с корабля заметили лихтеры и по старому морскому обычаю отдали дань славе погибших.
«С тех пор, как плавал старый Ной…»