Зажигалка

Вздохнула, опять с некоторым трудом поднялась с дивана, пошла в соседнюю комнату. Вернулась тотчас же.

— Мне пришлось взглянуть на календарь. Одиннадцатого июля. Здесь был, у меня, агитировал приобрести лиственницы, плевать я хотела на лиственницы.

— Вы упомянули о вашей поездке. Где вы были и когда?

— В разных местах. Вы опять желаете поточнее? А зачем? Мне показалось, вы пришли сюда к пану Ришарду, какое отношение имеют к нему мои поездки? Мы ведь не вместе ездили. И какого черта вы портите мне настроение садовником? Я вам все расскажу, о чем попросите, но хочу по крайней мере знать, в чем дело?

Наконец-то Вольницкий почувствовал под ногами твердую почву. Именно такие вопросы всегда задают подозреваемые, пытаясь вынюхать, что полиция знает наверняка и в чем можно солгать. Наконец эта хитрюга высунула нос из своей тщательно скрываемой невиновности.

— Не торопитесь, постепенно до всего доберемся. Так что насчет ваших поездок?

— Четырнадцатого я выехала за границу, была в Чехии, Австрии, Германии и дольше всего во Франции, главным образом в Бретани.

— Такой отпуск на колесах?

— Нет, отдыхала я сидя у моря, а колеса только для того, чтобы к нему добраться. Если бы можно было сразу из Польши махнуть во Францию, не самолетом конечно… Но во Францию не попадешь иначе, как через другие страны.

— И когда вы вернулись?

— Вчера.

— Что?!

— Вчера вернулась. Где-то между пятью и шестью вечера. Тут меня ждала целая толпа, и, уверяю вас, среди них пана Кшевца не было.

— Можете перечислить мне всех, кто тут вас ждал?

Еще не совсем остывшая подозреваемая как-то подозрительно посмотрела на следователя, и злость в ней пригасла. Появилось нечто вроде интереса.

— Перечислить их всех, проше пана… ох, извините, чуть не обозвала вас поручиком. А жаль, что вместо поручиков ввели этих комиссаров полиции. Их перечислить мне ничего не стоит, но, скажите, вы потихоньку меня записываете?

Вот это удар! Она явно хочет сбить его с толку, и не такая уж она беззаботная и невиновная, какой старается казаться. Сейчас еще пустит в ход какие-нибудь премудрые теории, научные изыскания, думает, попала на деревенского дурачка. Главное, гнуть свою линию и ей не поддаваться. В конце концов, у него и специальное образование, и какой-никакой опыт работы, да и сам по себе он уж не последний дурак.

И чуть было не отколол номер. В этом своем желании взять верх над противной бабой он чуть не ляпнул: «Может, записываю, может, нет». Хорошо, вовремя вспомнил, что их идиотские законы ему связывают руки. Тайно записывать не разрешается. Официально, ясное дело, только так можно допрашивать, допрашиваемый должен официально дать свое согласие, иначе запись не будет иметь силы доказательства, а ему еще и от начальства влетит. Хитрая гангрена наверняка все это знает. Проскрежетав чем-то в самой глубине естества, не зубами, зубами слышно…

— Почему жаль, что я не поручик? — спросил он, хотя вовсе не собирался этого делать. Жалкая надежда застать ее врасплох.

Увы, не застал.

— Ну и сами видите — это вы сменяете тему, не я. Привыкли к допросам примитивов, а жаль. Ну сами посудите, как я могу вам рассказать обо всех в подробностях и о перипетиях своей жизни со всеми нюансами, о своем прошлом и настоящем, о своих привычках и пристрастиях, — наверняка вы сейчас ведете какое-то расследование и нюансы вкупе с психологическими изысками последняя вещь, которую вы желали бы услышать. Впрочем, если желаете о поручике — могу, и даже с удовольствием, но уверена, что вас больше заинтересует мое сомнение. Как какое? То, что вы в мгновение ока запомните все, что услышите о моих гостях, если вы не записываете мои показания втайне от меня. Ладно, верю, не записываете, тогда какой смысл рассказывать о них?

Комиссар Вольницкий идиотом не был, а человеческая мысль летит быстро. Слушая холерную бабу, он успел мысленно чертыхнуться, немного испугаться, расслабиться, почувствовать к хозяйке даже что-то вроде благодарности и сделать несколько выводов. Выразить их словами он не успел, устами Вольницкого заговорила его профессия.

— А еще ничего не известно, — с ангельской кротостью вымолвил он, но не удержался — добавил немного издевки: — Ни вы, ни я не знаем, окажутся ли эти ваши особы важными и в нашем деле полезными. Потому и не записываю. Пока. Лично я писать умею, если вы сомневаетесь, но, уверяю вас, пером на бумаге запишу все, что надо. Полагаю, вы тоже умеете. Были времена, когда техника еще не приходила нам на помощь,

И тут чуть не прикусил свой глупый язык, едва не выпалив с издевкой, что она, пани, эти времена должна бы помнить лучше его. Не иначе как ему одному слышимый «стон» Гурского ударил его по мозгам. Опомнился: свидетеля нельзя настраивать против следствия, тут не важно, она или не она прикончила садовника, но бросать камни себе же под ноги только один недоумок может.

К его неимоверному удивлению, хозяйка вдруг расцвела и похорошела, помолодев сразу лет на десять. Так что замечание о том, что в ее-то годы она должна лучше помнить, было бы совсем некстати.