Зажигалка

— Для порядка… Ты прав. Не в забегаловке — ведь был трезвым. И ни одна из его поклонниц не призналась, что он возвращался от нее…

— А не мог он подцепить какую-нибудь новенькую?

— Вполне мог. Постой, полчаса он был у одного такого… позабыл, но у меня записано, они с ним в теннис играли. Никакого сада-огорода покойник ему не делал. Уехал он от этого теннисиста, и больше его никто не видел, до вечера…

От фотографа так легко не отделаешься.

— Он что же, даже не вымылся в доме теннисиста? Не принял душа после тенниса? Все принимают.

— А черт его знает, может, и вымылся. И где был? Поехал куда-то пообедать? Вот и получается, опять я прошляпил, снова придется опрашивать людей. Где он был, кто его видел? По особой грязи не шлепал — обувь свидетельствует. Но в конце концов, домой-то он вернулся живым, так что где был до того — не столь важно.

Фотограф был начеку:

— Но с ним мог кто-то приехать, или отдельно ехал, но сразу за ним, и кокнул его!

— Ну, мог…

— Нет, секунду… погоди… — спохватился фотограф. Его не подстегивало скорое возвращение Гурского, и он не собирался выслуживаться перед ним, а потому думал спокойно, и только о конкретном эпизоде, сотни сопутствующих обстоятельств не смазывали картину убийства. — Я о том цветочном горшке или каком другом глиняном изделии — орудии убийства. Ведь хорошо помню все, что записано в нашем протоколе, пристукнули его именно этим горшком. И сестра покойника говорила, что горшок не их. Что же, убийца или сам погибший принесли его с собой в тот роковой день? Вот скажи, ты бы не струхнул, если бы за тобой гнался какой-то психопат и в гневе потрясал горшком? Сам подумай!

А что тут думать? Вольницкий сразу сообразил:

— В этом ты прав, они не могли прибыть вместе, убийца поджидал, вломился следом за ним…

— Ну вот, над этим ты пролетел со свистом! Опять торопишься. Правда, у нас всего один свидетель, но все же. Тот тип в машине. Свидетель видел: приехал, остановил машину и не вышел из нее. Что за тип? Какая машина? Ты и это пропустил?

— Факт! — угрюмо признался Вольницкий. — Пропустил. Просто не успел. Столько материала, на все не хватает внимания.

— А нельзя восполнить упущение?

— Кто это сделает? Людей не хватает. И без того вкалывал, валясь с ног, а теперь сотрудники при виде меня по нужникам прячутся. Где он обедал? Холера, такое упустить! Пожалуй, придется самому заскочить к теннисисту.

Тут фотограф сообразил — что-то не сходится.

— Погоди! — удержал он сорвавшегося было со стула комиссара. — Ты говорил — два мотива принимаешь во внимание: сад и бабы. Сад у теннисиста отпадает, а где баба? Зачем он вообще к тому теннисисту поехал? Только ради спорта?

И опять Вольницкий уставился на собеседника бараньим взором. В самом деле. Не было ли там какой бабы? Его сотрудник как-то упустил этот момент.

— Тогда я тем более должен поехать к нему, — решил он. — Но пока посмотри, вот у меня два списка, в одном природа, в другом любовь. Почти у всех есть алиби…

Фотографу хватило одного взгляда на длиннющие списки фамилий подозреваемых. Он скривился.

— Послушай, все эти твои бабы из женского монастыря? А где же мужики, которые при каждой бабе вьются? Не приехал ли поджидать жертву муж какой-нибудь из них или жених, чтобы нежеланному хахалю по морде съездить? Не обязательно дама или паненка собственноручно этим занялась. Ты проверил, кто там ошивается рядом с твоими бабами? Теперь второй список. Все эти твои садоводы-огородники — одинокие люди, пустынники или, как их, отшельники? И ни у одного нет энергичной жены? — Приглядевшись к спискам свидетелей и подозреваемых, фотограф совсем добил бедного следователя: — Я лично вижу тут групп пять или шесть. Ладно, пять.

— Спятил?

— А как же! Первая категория — разъяренный садовод-огородник. Вторая — брошенная покойным баба. Третья — муж, любовник, жених упомянутой бабы. Четвертая — ботанический воротила, негодяй из негодяев, у которого служил на посылках наш покойный мерзавец, он много знает, ну и воротила решает его пришить. Пятая — еще не опрошенные тобой свидетели. И правда, полвоеводства наберется.

Еле сдерживая себя, но все же скрежеща зубами, аж искры изо рта летели, комиссар принялся отчитываться:

— Любовники проверены, за исключением двух. И принимались во внимание лишь твердые алиби. Возможно, я иногда и выгляжу идиотом, но совсем уж ума не лишен. С женами отшельников та же ситуация, проверены все близкие этих отшельников, опять же на предмет алиби. И не так уж их много. А если кто еще был обижен нашим покойником, но следа в документах не оставил, — тут уж я ни при чем. Осталась мне какая-то Вивьен, никак ее не отыщу, она оставила след в бумагах покойного и ее очень рекомендовала Кася. Пока из обрывков документов я не могу понять, из-за чего она вцепилась в Кшевца: розочки и фиалки или постель. Звонил ей, дом не отвечает, сотовый отключен, дом новый, соседи еще не познакомились. Знаю лишь, что фамилия этой Вивьен Майхшицкая, и это все.

— Может, лежит мертвая в своем домике?

— Она жила не одна, три человека.

— Ладно, оставим ее. А двое других…