Заживо погребенный

— Я должен сказать вам, мэм, — продолжал Генри, которого было не испугать, не сбить с выбранного курса, — что говорю от имени всей нашей семьи. Мы вам искренне сочувствуем. Вы не могли знать, что это за человек, когда с ним вступали в брак, или, если быть точным, когда проходили с ним через процедуру бракосочетания. Однако же, путем расспросов мы разузнали, что знакомству своему с ним вы обязаны услугам брачного агентства, а когда поступаешь подобным образом, невольно подвергаешь себя риску. Вы оказались в чрезвычайно деликатном положении. Однако же не будет преувеличением сказать, что вы сами его на себя навлекли. По долгу службы встречал я множество примеров тому, к каким печальным следствиям приводит небреженье законов нравственных. Но думал ли я, гадал ли я, что самый печальный тому пример найду я в собственном моем семействе! Для нас это открытие явилось столь же тяжким ударом, поверьте, как и для вас. Мы страдали. Страдала наша мать. А теперь, боюсь, пришел и ваш черед страдать. Вы — не жена этому человеку. Ничто, ничто не может сделать вас ему женой. И вы живете с ним под одною крышей… в подобных обстоятельствах… э-э… без какого бы то ни было третьего лица. Уж и не знаю, как бы доходчивее описать ваше положение. Едва ли, впрочем, мне это пристало. Но ни одна леди, поверьте, не могла бы оказаться в положении более двусмысленном… э-э… боюсь, тут этого слова не избежать — в положении откровенно безнравственном, и э-э… чтобы вновь заслужить уважение общества, вам… э-э… остается одно и только одно. Я говорю от лица семейства и я… э-э…

— Сахару? — спросила Элис у матери викариев.

— Да, пожалуйста.

— Один кусочек, или два?

— Два, пожалуйста.

— От лица семейства… — продолжал Генри.

— Не передадите ли чашечку вашей матушке? — попросила Элис.

Пришлось Генри исполнить это указание. Однако, увлекаемый потоком красноречия он, к сожалению, опрокинул чашку прежде, чем она попала в руки его матери.

— Ох, Генри! — пробормотала эта дама в скорбном ужасе. — Вот уж руки-крюки! И скатерть чистая, как на грех!

— Ой, ну что вы, что вы, это пустяки, — сказала Элис и, обращаясь к своему Генри: — Сбегай на кухню, милый, принеси чего-нибудь — это вытереть. За дверью висит — сам увидишь.

Прайам ринулся вперед с удивительным проворством. А поскольку дело не терпело отлагательства, стражу входа-выхода ничего не оставалось иного, как только его пропустить. В следующий миг хлопнула дверь подъезда. Прайам не вернулся. Элис же промакнула чай чистенькой, крахмальной салфеточкой, извлеченной из буфета.

Отбытие

Остальным членам семейства покойного Генри Лика — с чашками в руках — трудновато оказалось поддерживать беседу в том ключе, какой избрали близнецы — викарии. Миссис Лик, их матушка, откровенно роняла слезы на поглощаемые бутерброды, варенье и зеброподобные тосты. Джон сметал все, предлагаемое Элис, и уныло, сумрачно молчал.

— Он собирается вернуться? — осведомился наконец Мэтью.

— Кто? — отозвалась Элис.

На секунду Мэтью задумался, потом с нажимом, злобно отчеканил:

— Отец.

Элис улыбнулась:

— Да нет, едва ли. Ушел, наверно. Понимаете, он весь такой какой-то. Его не пересилишь, хоть ты из кожи лезь. Нет, его только по шерстке можно гладить. У него, конечно, есть свои хорошие качества — я с вами откровенно, ведь он ушел — у него есть свои хорошие качества. Но когда миссис Лик, ведь так она назвалась, по-моему, рассказывала про его жестокость, ах, как я ее понимала. Боже меня упаси его осуждать, он иногда такой хороший, а потом раз и… еще чашечку, мистер Джон?

Джон подошел к столу и молча подставил свою чашку.

— Вы ж не хотите сказать, мэм, — простонала миссис Лик, — что он?..

Элис скорбно кивнула. Миссис Лик разрыдалась.

— Когда Джонни пять неделек было, — запричитала она, — он мне руку выкрутил. И без денег меня держал. А один раз в погребе меня запер. А утром как-то, я гладила, так он ка-ак выдернет утюг горячий у меня из рук и ка-ак…

— Ой, не надо! Не надо! — увещевала ее Элис. — Я все знаю, что вы мне скажете. Знаю потому, что и сама…

— Как! Неужели же он и вам утюгом грозил?

— Да если б только грозил! — у Элис был вид мученицы.

— Выходит, он не переменился ни чуточки за все эти года! — всхлипывала мать викариев.

— Может, он изменился, но только к худшему, — отозвалась Элис. — И кто ж мог знать? — она смотрела на викариев. — Кто ж мог догадаться? И все-таки никто-никто не может быть добрей, это когда вдруг на него найдет!

— Ой, правда-правда, он такой всегда был переменчивый, такой чудной!

— Чудной! — подхватила Элис. — Вот именно что! Чудной! Я даже думаю, что у него не все дома. Такие дикие фантазии. Я, правда, на это без внимания, но все же, все же. Редкий день бывает, когда утром проснусь и не подумаю: «А ведь сегодня его, наверно, заберут».

— Заберут?

— Ну. В Хенвил, еще куда-то, мало ли. И вам не надо забывать, — Элис твердо смотрела викариям в глаза, — что вы одной с ним крови. Не забывайте. Я так поняла, миссис Лик, что вы хотите его заставить к вам вернуться, и это, конечно, его долг.

— Д-да-а, — промямлила миссис Лик.